Яков Цукерник - Житие святого Северина

Одоакр меня помнит: я это знаю, и вы тоже знаете. Если вы сможете незаметно для ругов оказать ему кое-какие услуги в грядущей схватке, то память обо мне поможет вам покинуть Норик без потерь и получить в Италии земли для поселения. Старайтесь получить их где-либо в районе Неаполя, в равном удалении от вандалов, готов и ромеев, или даже в нескольких местах, сохраняя связь между ними.

Я не знаю, чем кончится схватка готов и Одоакра. Когда кто-то из них победит, то не будет ли эта победа Пирровой? За спиной Одоакра вестготы и бургунды, а их поджимают франки, за морем вандалы, за готами Теодериха — ромеи, а на севере десятки известных и неизвестных племён — от герулов и лангобардов до венедов и антов, болгар и морденсов, за которыми тоже кто-то есть в той дали, откуда пришли гунны. И не придут ли новые гунны, пусть совсем другой крови и языка, из северных лесов и восточных степей? Когда иссякнет сила и порыв этих племён? Когда они осядут, наконец? Ведь только тогда смогут поднять головы втоптанные ныне в землю римляне — не те, кто создавал Римский Мир, а те, кто был им порождён, как заговорившие по-латыни кельты Норика, ныне зовущие себя римлянами, норикцами. Ибо не в крови и даже не в самом языке дело, а в том, что именно унаследовал ты от давших кровь и что — от давших язык, а особенно — от давших твоё нынешнее понимание жизни, твоё отношение ко всему на свете. Выживут ли к тому времени наши потомки, сколько их будет, и будут ли они звать себя римлянами, будут ли хоть отчасти на нас нынешних походить? Не вижу ответа через толщу времени из тьмы грядущего. Знаю лишь, что срединная Италия сейчас — безопаснейшее место из всех возможных для нас. Но если кафолики-италийцы вздумают ударить в спину арианам-варварам, всё равно — Одоакру или готам, или кому-то третьему, то Италия наверняка станет местом такой резни, какой ещё не бывало. Постарайтесь удержать свою паству от религиозных распрей — именем и заветами святого Северина действуйте, хоть в этом хочется посмертно утвердиться — в нелюбви к любым раздорам с инокровными, иноязычными, иноверными. А то кому-то взбредёт в голову объявить меня врагом ариан или монофизитов и с именем моим крушить им черепа. Если у нас хранятся моими стараниями добытые реликвии, то и меня разобрать на них могут. Ну, как кто-то мой палец в рукоять своего меча вложит, чтобы меч надёжнее рубил? А кого он будет рубить, этот меч?..

Так что помните всегда: главное, чтобы люди жили, и по возможности жили по-человечески. Об остальном они сами позаботятся, а это — ваша и ваших преемников вечная забота… А Феве и Гизо или Одоакру вы сейчас не задолжали ничего: я передал Одоакру через его послов, что спокойная жизнь, отведённая ему Господом, подходит к концу. Даже срок назвал. Полагаю, что к тому времени готы уже дозреют до похода на Италию, вряд ли я ошибаюсь больше чем на год. И Фева с женой сегодня от меня услышали, что прежде Бог их берёг через меня, а теперь пусть сами смотрят. Оно и лучше — когда Фердерух возьмётся за вас, то Фева вынужден будет сам решать — как поступить, помня об этих моих словах. Если вы сумеете спасти их от какой-нибудь малой беды — хорошо, но от главной не спасёте, даже поможете ей бить наверняка. Они всё равно обречены. Фредерик может, даже должен выжить, а родители его уже определились в этом волчьем мире некоей силой, притягивают к себе злобу и опасения соседей, а силы ругов недостаточны для успеха. Единственный их спаситель — Фердерух — должен погибнуть в ближайшем будущем. Был бы я Богом — позаботился бы и о ругах тоже, как и о всех людях Ойкумены. Но я всего лишь человек, силы мои иссякли полностью, и даже сгорев дотла подобно свече, даже свой прах и свою посмертную репутацию отдав делу своему, я всё-таки могу подготовить лишь спасение римлян Норика от ближайшей опасности, не ведая их будущего… Время моё истекает, до полуночи около часа. Если вы хотите что-нибудь сказать или спросить — говорите. Если нет слов после услышанного — не обижусь, ибо вижу и знаю, что от нашего дела вы не отступитесь…

Северин умолкает. В келейке повисает молчание. Проходят нескончаемые мгновения — не меньше минуты, вечность в таких случаях, прежде чем Луцилл негромко говорит:

— Ты прав. Учитель. Мы не отступимся. Мы слушали тебя и, я думаю, что вправе сказать и за Марциана, — увидели больший подвиг, чем можно было предположить. Да будет праведным судьёй твоей душе Всевышний — ты делал поистине Божье, святое дело, и я не могу ещё осознать, как можно было изо дня в день вести такую борьбу, не видя для себя впереди ничего кроме мрака небытия. Нет ничего более достойного, чем отдать жизнь за ближних своих, и пусть будет спокойно сердце твоё — мы с Марцианом не бросим тебе ни малейшего упрёка. Другое волнует меня — ты уже задел эту проблему. Что будет после нас с ныне спасаемыми тобой и нами? Как распорядятся люди твоей памятью? Ведь даже именем Христовым творятся дела страшные и недостойные. Сможем ли мы удержать паству нашу в сердце кафолической догмы — в Италии — от того, чего так боишься ты сам, несравнимо мудрейший и сильнейший перед нами? Не станет ли целебный яд деяний твоих страшной отравой в недобрых руках или — ещё страшнее — в руках тех, чьими благими намерениями вымощена дорога в преисподнюю — вроде блаженного Августина, например?

— Ты попал в больное место, Луцилл. Я сам избирал свой путь — быть лишь навозом на поле человеческом, лишь содействовать росту растений на нём. Но злаки или плевелы вырастут на унавоженном моею нелёгкой жизнью поле — это уже зависит от других Северинов и Фердерухов, Луциллов и Марцианов, тех же Августинов и Сидониев Аполлинариев. Согласитесь, что Августин не только посеял в будущее гибельные семена, но и пример огненного, неистового поиска истины оставил, не говоря о том, что вызвало оплакивание его смерти всеми римлянами Африки, не одного Гиппона. Ищите Северинов, помогайте им — не только среди римлян, но и среди варваров, тех же ругов, и готов даже, — и мы передадим свой огонь в будущее, даже если о нас начисто забудут или вспомнят о нас лишь недоброе. А то, что моим именем ещё попробуют отбивать у людей разум, гнать их на смерть, нести им боль и горе, — это почти несомненно. Но иного выхода у меня не было. Я сделал всё что смог, сражался тем оружием, которое смог найти или выковать. Пусть другие сделают больше и найдут лучшее оружие. Рано или поздно народы осядут и смогут заняться своей судьбой — каждый для себя. И всегда будут в этих народах свои Северины, и всегда будут они выковывать своё собственное оружие — я уверен, что люди моей породы будут всегда, как и вашей тоже — если я их теперь вижу, если в прошлом их немало обнаружил, то значит это, что людям суждено всё же выжить. Вот — смогут ли не по кругу пойти, а, скажем, по восходящей спирали — не знаю, но хочу этого. И если для этого нужно, чтобы кто-то из наших преемников сокрушил мои мощи и память о «муже Божьем, апостоле Норика» — пусть так и будет.