Поль Дюран-Рюэль - Воспоминания торговцев картинами

– Я говорила о вас господину Хэвемайеру. Отложите для него все, что у вас есть, лучшее… Вам, наверное, известно, кто такой Хэвемайер?

Еще бы я не знал об этом человеке! Хэвемайер, король сахара! Незадолго перед тем я как раз прочитал в газетах, что, когда произошло значительное снижение цен на сахар на американском рынке, господин Хэвемайер, в то время путешествовавший, немедленно возвратился в Нью-Йорк, и его возвращения оказалось достаточно для того, чтобы сахарный курс вновь обрел всю свою стабильность. Король сахара!.. Отбирая картины, которые, на мой взгляд, заслуживали его внимания, я думал: «Если бы я обладал могуществом миллиардеров, то поразил бы мир не богатством, а, напротив, скромностью своего образа жизни. У меня не было бы яхты. Я бы не заказывал специальные поезда. Не содержал бы роскошных дворцов. Не обременял бы себя многочисленной прислугой, подобно магнатам нефти, какао, бумаги и жевательной резинки…» Так размышлял я, когда невзрачный фиакр (а дело было в 1898 году) остановился возле моего магазина. Из него вышел очень скромно одетый господин. Я мысленно обругал незваного гостя. А что, если неожиданно появится господин Хэвемайер и ему придется ждать, пока я продам посетителю какую-нибудь гравюру!.. Но ничего подобного… Незнакомец хотел приобрести работы Сезанна. Он выбрал две из них, а затем вручил мне свою визитную карточку и вернулся к фиакру… Это был господин Хэвемайер!

Когда я познакомился с ним поближе, меня поразила не столько скромная одежда этого могущественного клиента, сколько дух строжайшей экономии, которым были отмечены все его житейские поступки. Как-то мы отправились с ним посмотреть одну картину, а господин Хэвемайер, остановившись перед зданием Комической оперы, сказал:

– Я должен заказать места. Сегодня вечером я иду в театр с женой и одним другом.

Подойдя к кассе предварительной продажи билетов, король сахара попросил три места в партере.

– Все распродано, мсье. Остались одни ложи.

– Тогда дайте мне три билета в ложу.

– Ложи рассчитаны на четыре места, и мы не продаем туда билеты по отдельности.

– Очень хорошо. Я зайду в другой раз.

И, повернувшись ко мне, он сказал:

– Понимаете, нас всего трое. Мне пришлось бы оплатить одно лишнее место.

Однако ему случалось совершать глупости, но глупости, так сказать, обдуманные. Когда я предложил ему как-то купить работу Сезанна, портрет сестры художника, удивительно напоминающий картины Эль Греко, он посчитал, что делать этого не следует. Полотно Сезанна вызвало тогда большой интерес у мадам Хэвемайер.

– Сколько? – полюбопытствовал король сахара.

– Десять тысяч франков.

– Почему десять тысяч франков, если за другой, не менее значительный холст вы просите семь? – спросил господин Хэвемайер.

– Вы правы. Обе картины стоят одна другой. Но согласитесь, что в портрете сестры есть еще что-то необъяснимое, называемое очарованием.

– Значит, вы хотите, чтобы я заплатил за очарование дополнительно? – произнес господин Хэвемайер.

Чуть позднее картину приобрел другой магнат, на сей раз уже французский, король маргарина господин Огюст Пеллерен. Узнав о продаже холста, мадам Хэвемайер не могла не попрекнуть мужа за то, что он упустил «сезанна». Как-то вечером, когда все собирались отпраздновать его день рождения, господин Хэвемайер явился домой с картиной Лоуренса в руках, приобретенной в порядке компенсации.

– Вам действительно нравится эта картина? – спросила у него жена. – Я нахожу, что она гораздо хуже того «лоуренса», которого нам предлагали на днях!

– Я знаю, – ответил король сахара, – но сто тысяч франков за картину – это такая редкая удача…

Однако при всей его рассудительности господин Хэвемайер иногда принимал неожиданные решения.

– Сколько стоит этот «сезанн»? – вдруг спросил он, остановившись перед «Акведуком с приморскими соснами», когда я показывал ему холсты.

– Пятнадцать тысяч франков.

– Я ее беру.

Затем, словно пытаясь объяснить свою внезапную страсть к этой картине, он повернулся к жене и сказал:

– Вы не находите, что фон картины ужасно напоминает фреску, которая привела нас в такое восхищение в Помпеях?

Он еще раз посмотрел на работу Сезанна и пробормотал:

– Что же там такое внутри, что заставляет думать о стольких вещах?..

Это факт, что любая новинка, рожденная французским гением, наталкивается у нас на безразличие, даже враждебность.

Известна подозрительность, с какой у нас в стране относятся ко всякому оригинальному явлению, будь то в литературе, музыке или живописи. Что же касается современной живописи, то я уже говорил, какие трудности приходилось преодолевать мастерам вроде Мане, Сезанна, Дега, Ренуара, Гогена и других, чтобы добиться признания у своих соотечественников. Сложилась парадоксальная ситуация: француз, не отличающийся рассудительностью, оказывается консерватором по отношению ко всякому новому явлению в искусстве – настолько он в глубине души опасается стать жертвой обмана. И наоборот, немец, инстинктивно подчиняющийся всему, что есть коллективная дисциплина, с каким-то воодушевлением становится поборником произведений, которые опередили свое время. К таким людям можно отнести Пауля Кассирера, чья галерея в Берлине казалась продолжением улицы Лаффит; берлинского художника Либермана, украсившего стены своей мастерской лучшими работами наших импрессионистов; директоров немецких музеев, а также всех тех берлинских коллекционеров, которые на аукционах в отеле Друо вздували цены на произведения Мане, Ренуара, Дега, Сезанна, Клода Моне – словом, представителей современной школы.

Однако мне случалось и ошибаться относительно намерений покупателей, когда я судил о них по внешним признакам. Одна немецкая пара, войдя в мой магазин, попросила разрешения осмотреть холсты Гогена. Вдруг дама заметила, что потеряла шляпную булавку, и поинтересовалась, есть ли поблизости лавочка, где можно было бы приобрести подобный товар. «Неподалеку от нас находится базар, – ответил я. – Моя служанка вас туда проводит». По возвращении служанка отвела меня в сторону и сказала: «Мсье, вам следует проявить осмотрительность. Дама нашла булавку, которая ей очень понравилась, но, увидев цену (один франк восемьдесят пять сантимов), сказала, что это для нее чересчур дорого. И купила другую за восемнадцать су».

И что же? Супруги приобрели у меня картин на сумму сто пятнадцать тысяч франков.

Если германские торговцы, любители, самые знаменитые художники становились пропагандистами современного французского искусства, то критики и журналисты, пишущие об искусстве, не обнаруживали никакого желания прославить «передовую» французскую школу. Вспоминаю, как в разгар войны, в 1917 году, в Швейцарии прошла выставка немецких переплетов, Там можно было увидеть изданные мной книги «Параллельно» и «Дафнис и Хлоя» с иллюстрациями Боннара: к ним с почтением отнеслись библиофилы по ту сторону Рейна, тогда как во Франции их еще не оценили. В связи с этим знаменитый немецкий критик Мейер-Грефе написал в «Газетт де Франкфор», что книга, подобная «Дафнису и Хлое», где все так удачно гармонировало – бумага, типографское исполнение, иллюстрации, – никогда не была бы издана в Германии.