Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

Небольшая и приземистая фигура Архипыча невольно напоминала мне выражение нашего бывшего профессора палеонтологии в горном институте, худо говорившего по-русски. Этот уважаемый человек, читая, бывало, лекции, чтоб охарактеризовать наружный вид, например, сплюснутой и широкой ракушки, диктовал так: «Ну да, она шире, чем длиннее — и уже, чем короче». Конечно, при этом поднимался невольный и неудержимый смех, но опытный профессор не терялся, пережидал, давал, что называется, пересмеяться кадетам, потом серьезно спрашивал: «Ну что вам смешно? Что я не умел корошо сказать по-русски? Ну я буду диктовать по-немецки, по-французски, по-шведски, по-английски, — как похотите, мне все равно». — Тут, конечно, все присмирели, переконфузились и у всех вместо смеха явилась невольная краска на вытянутых физиономиях. Все встали, извинились и просили продолжать по-русски. «Ну, ну, так лютче, — пишите», — ответил он и снова послышался скрип перьев под диктовку «ракушки», как называли профессора…

В описываемое время Андрей был уже не молод и слабая седина начала уже показываться в его русых волосах. Все господа обыкновенно звали его просто «Андрей» или «Архипыч», а мы, по его мизерности, прозвали еще и Сучком. Он имел свой дом, порядочную семью, весь домашний обиход, ружьишко и сучонку легавой породы, Красотку, которая обладала хорошим чутьем, иногда делала стойку, а по своей прожорливости нередко ловила дичь, подхватывала убитую и почти мгновенно пожирала ее совсем, без остатков. Архипыч немало возмущался таким поведением сучки и частенько «расчесывал ей полушубок» плетью, прутом или снятым ремнем, но такая мера помогала немного и делала только то, что Красотка боялась подходить близко к своему хозяину, а на охоте иногда хитро скрывалась с глаз и втихомолку делала свое дело. Бывало, и смех, и грех, а не брать Красотку было неудобно, потому что она, плутовка, скорее всех разыскивала дичь, особенно подранков.

Лишь только весна входила в свои права и представлялась возможность ездить уже в тележках, я отправлялся с Сучком к тетеревиным токам и, поднимая косачей с поля на деревья, бил их из винтовки с подъезда. По-моему, эта охота гораздо интереснее осенней, интереснее уже потому, что она является первой после зимней томительной спячки, а весенняя природа отраднее действует на душу и нервы охотника. Уже нет того холода, который нередко леденит члены осенью, а косачи, подчиняясь опьянению страсти, делаются доверчивее и подпускают ближе, потому что в это время они садятся не табуном, а в одиночку. Кроме того, весною, помимо косачей, частенько случается подъехать и к зазевавшемуся селезню на какой-нибудь лыве (луже), где они охотно садятся с утками, прячась от своих соперников, а тем более потому, что ранней весной все речки и озерки покрыты еще льдом и им негде полюбезничать со своей избранницей…

Конечно, для такой охоты нужно вставать пораньше и к восходу солнца быть уже у токов. Иначе косачи разлетятся, не дождавшись вашего посещения, тем более в местах, близких к селению, где их часто беспокоят всевозможные ружейники, которые частенько еще с вечера отправляются к токам и, согнувшись в три погибели, ночуют там, чтоб быть на месте, лишь только черкнет заря, когда слетаются со всех концов краснобровые черныши.

Весною, так же как и осенью, можно ездить и по вечерам, но в это время приходится бить косачей только из винтовки, потому что они более сторожки и близко не подпускают. В Сузуне подъездная охота хороша уже тем, что тетеревиных токов много и не далеко от селения, так что в течение двух-трех часов можно объездить их несколько и, надышавшись чистым воздухом, вместо прогулки, привезти пару или две косачей. Но такая охота удобнее с винтовкой, потому что охотник может снимать косачей за 50 и 60 сажен, чего невозможно, конечно, сделать с дробовиком, а хитрая птица очень редко подпускает на дробовой выстрел.

Кроме того, по моему мнению, стрельба из винтовки несравненно интереснее и заманчивее: она как-то более живит всякого охотника, который имеет способность бить пулей. Тут играет важную роль искусство, а оно-то и льстит собственно самолюбию стрелка, особенно если выстрелы удаются тогда, когда косачи точно не обращают внимания на подъезжающего охотника, а преспокойно сидят на деревьях и словно подсмеиваются, сознавая свою безопасность. Вот такой удачный выстрел я не променяю и на десять дробовичных. Тут горделивая радость заставляет забыть все тревоги жизни — и с каким удовольствием при таком случае закуривается папироса или выпивается хоть маленькая рюмочка водки!.. Тогда как подъезд с дробовиком только бесит уже потому, что тетери не подпускают в меру или улетают подранками. Тут не только не тянет закурить или выпить, а посылается сто чертей улетевшему косачу, и охотник, вспоминая и житейские неудачи, словно ошпаренный возвращается домой, бросая ничем неповинный пустой ягдташ в какой-нибудь неподлежащий угол.

То ли дело винтовочка! Прелесть!.. Недаром ее и целуют многие охотники, бережно вешая на стенку и вытряхивая косачей из сумки радостно поджидавшей супруге.

Пробовал я несколько раз и сам, как ружейник, сидеть в шалашах около токов, — но, воля ваша, тут нет и половины того удовольствия, какое бывает при подъездной охоте, особенно когда косач, не подозревающий опасности, сажен за 60 кувыркнется с дерева…

На токах интересно только наблюдать, как токующий косач бегает, «чуфышкая», вытянув по земле шею, подняв хвост и распустив крылья по току; или как он храбрится и с треском подпрыгивает на воздух, а столкнувшись с соперником, поднимает отчаянную драку… Но мне более по душе, когда он тихо топчется на месте и ведет свою гармоническую песенку, как бы выливая в ней свою нежность и любовь к подруге. Действительно, в его бормотаньи есть что-то и душевное, и сердечное, что-то ласкающее и лелеющее охотничью душу!.. А вдоволь наслушавшись этой песни любви, вам и дома точно слышится его нежное «гур-гур-гур!.. Гур-гур-гур!!.» И как поэтично и радостно отзывается этот мелодичный и страстный призыв на сердце охотника!

Однажды я спросил одного промышленника, что делают косачи на току.

— А что, барин! — отвечал он. — Бегают, топоршатся, шипят, словно бруском по литовке; а то как усядутся, да так томно погуркивают, адоли по бархату водят, индо всю душу-то вымотают! Таково лестно и жутко они ластятся!..

Каждую весну я встречал там довольно оригинальной охотой за утками. Оригинальна она уже потому, что мы ее производили, что называется, не вымочив ноги. «Значит, за утками и „насухе“, — скажет читатель. — Странно!» А между тем ничего тут странного нет. Дело в том, что в Сузуне заранее спускают заводской пруд; делают это во избежание большой опасности для шлюза, потому что река Малый Сузун все-таки довольно большая и многоводная весною. Лишь только посинеет и вздуется на пруду лед, а прибылая вода начнет «киснуть» не по дням, а по часам, тотчас необходимо завод остановить и «выдуть» все печи, а лед в пруду расколоть и пропустить через вешняки шлюза. Затем все его пролеты отворяются настежь и дается полная свобода речке идти «на пролет».