Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

Изъездив немалую часть Восточной и Западной Сибири, я видел множество намогильных курганов, насыпей, и целых, и воронкообразных, видел на несколько верст тянущуюся по степи южной Даурии, на реке Аргуни, канаву, или бывший искусственный ров, который, пересекая реку, тянется и в степи Монголии, но ничего подобного этой громадной насыпи мне видеть не довелось.

Она, как и руническая запись в северо-восточной части Нерчинского края, по реке Бичигу, сделанная на громадной плите громадного утеса, представляет что-то особенное.

Эти грандиозные, совсем не похожие друг на друга памятники седой старины, которые и молчат, и много говорят о чем-то, очень давно прошедшем. Не заметить их нельзя хоть мало-мало любознательному человеку, но для ученых этнологов это — великая находка и вместе с тем глубокая тайна, которую до сих пор не познал еще никто из современных смертных.

Чьи руки и с какой целью возводили эти сооружения и крючковатые записи? Думали ли те люди о том, что они оставят такие загадочные и непонятные мавзолеи для нашего времени, века просвещения и торжества науки?..

Выше сказав о «чуди», когда-то заселявшей Сибирь, нельзя не упомянуть, что о ней действительно нет никаких исторических сведений, и до сих пор не определено, что за народ была эта «чудь» и когда именно заселяла она Сибирь? Предания же о ней одинаковы как в Восточной, так и в Западной Сибири. Тут и там мы видим только оставшиеся немые памятники глубокой старины, как в намогильных курганах, различных изваяниях из каменных пород (так называемых «бабах»), так и в многочисленных рунических записях, как высеченных, так и нарисованных чуть не бессмертными красками на тех же горных породах. Наконец, видим остатки грубых работ на рудных месторождениях, так называемых в Сибири «чудских работах». Все это доказывает нам, что в Сибири жил когда-то народ несравненно культурнее исторически известных и нынешних инородцев, у которых весь культ состоит преимущественно в скотоводстве и зверопромышленности.

Судя по отчету члена Императорского географического общества А. В. Адрианова, совершившего путешествие в 1881 году от Томска через г. Кузнецк на р. Бию и оттуда через Телецкое озеро и горные перевалы на реках Кемчик и Улекум (верхняя часть Енисея) в страну сойотов, и через Минусинск возвратившегося в Томск, видно, что во всей северо-восточной части Алтая, где живут черневые татары, почти нет никаких доисторических памятников. Зато во всем Минусинском крае и в стране сойотов (урянхайцев, как называют их китайцы) повсюду масса всевозможных изваяний и немых писем, сохранившихся в гротах, на скалах и отдельных камнях от разных периодов обитавших здесь народов глубочайшей древности. Г-н Адрианов говорит, что «едва ли найдется другая страна в мире, столь же богатая и по количеству, и по разнообразию древних памятников, как Минусинский округ»…

Но возвратимся к Сузунскому заводу, посмотрим на Алтай в этнографическом отношении.

Весь громадный Алтайский горный округ, как он вполне правильно назывался до реформы императора Александра II, заселен преимущественно русскими, которые помимо добровольного и уже тайного переселения из России, приходили сюда с 1754 года ссыльными людьми за разные проступки и распределялись в работы по рудникам и заводам. Но с 1776 года ссылка на Алтай была прекращена, и осужденные люди препровождались уже далее, к Иркутску и за Байкал.

В это же время, когда правительство всеми силами старалось заселить предгорья и северные склоны Горного Алтая, в глубине его долин и ущелий, по рекам Уймону и Бухтарме, тихонько селились все те, кому неудобно было оставаться в строю общества. Сюда, в так называемое «Беловодье», под защиту «камня», шли раскольники, гонимые за веру, рекруты, беглые солдаты, горнорабочие и мастеровые от заводской каторги, крепостные люди от помещичьего ига — все они образовали особые поселья, получив название «каменщиков».

Вдали от всякой власти и преследования, из всего этого сбора образовался особый слой общества со своим своеобразным порядком жизни, со своими, хотя и неписаными, но строго исполнявшимися законами. Таким путем выросло в короткое время до 30 мелких поселков Горно-сибирской Сечи, которую до 1791 года власти не могли подчинить общему государственному строю и закону. Только уже впоследствии, когда общее заселение местности, развитие горного промысла, а также трехлетний неурожай и голод заставили свободных каменщиков обратиться к милости великой государыни; тогда они избрали 11 депутатов и отправили их с «повинной», прося императрицу принять их в подданство и сравнять в правах с инородцами. Государыня помиловала каменщиков и обложила их небольшим ясаком. Тогда из них составилось девять деревень и две инородческих управы — Уймонская и Бухтарминская.

Только в 1832 году эта вольница вошла в общий строй и была переименована в крестьянские волости. В сущности, это лучший народ Алтая, отличающийся зажиточностью, крайней добросовестностью, простотой и ловкостью. Об этом говорят и пишут многие путешественники.

Надо заметить, что на Алтае, по особому высочайшему повелению, давно не допускаются к водворению евреи. В общем, Алтайский округ настолько чист расой населения, что вряд ли с ним сравнится и любая из великороссийских губерний.

И мне кажется, что эта самая «чистота», переходя в замкнутость расы, едва ли не отразилась в общей массе населения не в пользу ее наружного вида, что в особенности заметно на «прекрасном поле». И в самом деле, сравнивая наглядно население Алтая с населением Забайкалья, а тем более Нерчинского края, нельзя не заметить ту поразительную разницу, которая сама собой является даже при поверхностном наблюдении.

На Алтае, сколько я мог заметить, по окрестностям Сузуна, Салаира, Барнаула и несколько далее, редко увидишь из простолюдинов красивых мужчин, а тем более женщин. Все они какие-то испитые, кажутся старее своих лет и в большинстве русые, так что редко встретишь брюнета или брюнетку. Прожил я на Алтае около 20 лет, и мне не удавалось видеть не только красивую, но даже и миловидную девушку или женщину. Все они более или менее однообразны и не производят приятного впечатления, особенно по отдаленным деревням. Конечно, я говорю об общем взгляде на расу, в чем и повторяюсь. Живя долго в Сузуне и Барнауле, знакомясь с их близкими и далекими окрестностями, наконец, наблюдая за новобранцами, я не могу сказать, что видел красивого мужчину или красивую женщину. Встречается какое-то подобие и только!.. Говорят, что несколько повиднее народ в так называемых «поляках» (русские староверы), населении к югу за Змеиногорском, но я там не бывал и ничего из личных наблюдений сказать не могу. Если же это и так, то не имело ли тут влияния смешение рас — русской и польской народности?