Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

Живя в Сузуне и возмущаясь отсутствием народной поэзии и даже простых праздничных забав, всецело поглощенных кабаком, я пробовал делать на заводском пруду большие масленичные горы.

Цель такого предприятия заключалась в том, чтобы хоть сколько-нибудь отвлечь молодых от пьянства и дать русской натуре повеселиться обоюдно с прекрасным полом, строго следя за тем, чтобы пьяных не допускать на «катушки» и по возможности облагородить общественное удовольствие.

Горы строились десяти и даже более аршин высоты и имели раскату более 120 сажен, так что такая затея волей-неволей приманивала молодежь, тем более потому, что есть с чего лететь и есть где прокатиться, чего именно и требует русская натура. Здесь приманивал захватывающий дух полет с высоты и быстрое до одури движение по широкому простору, что и напоминало слова бессмертного Островского: «Эй! Шире дорогу!.. Любим Торцов идет!..» Положим, что сюда Торцовы не допускались, тем не менее тут можно было отвести русскую душу и показать свою удаль. Не будь всего этого и было бы плохо, а тут именно дух захватывало, как старый «ерофеич», — значит, хорошо!..

Когда я спросил на горах одного пожилого рабочего, с увлечением катавшегося и предлагавшего свои услуги молодым девушкам и бабочкам скатить их с катушки, — «ну что, парень, ладно ли?» — так он пренаивно и самодовольно ответил.

— Хорошо, ваше высокородие! Уж коли девки визжат да закрывают глаза — значит, в самую пору!..

И что же — попытка моя удалась как нельзя лучше! В кабаках вертелись только одни закоренелые пьяницы; они опустели и на масленице, чего никогда не было, опустели потому, что почти все от мала до велика бросились на катушки, вели себя трезво и настолько прилично, что кроме похвалы ничего сказать не умею. Вечерами горы освещались фонарями, вензелями и кострами, причем многие обыватели помогали и личным трудом, и всем чем могли, а самое катанье нередко производилось далеко за полночь. Все были довольны и радовались, веселясь от души. Насупились только одни кабатчики, ну да на них наплевать, не об них и заботились…

По-моему, это доказывает только то, что народу необходимы общественные удовольствия, тогда он сам невольно делается мягче и забывает кабак, но, увы, забывает тогда, когда знает, что за ним наблюдают и владеют такой силой, которая не позволит ему безобразничать. Хоть это и горько, а ничего не поделаешь, потому что трудно вдруг посеять снова то, что выродилось уже десятками лет…

Бывают и здесь бега на скакунах, или так называемых в Сибири «бегунцах», но они имеют против забайкальских другой характер и потому не особенно охотно посещаются зрителями, и вот почему: на Алтае обыкновенно скачут на большие расстояния — верст на 15, 20, 25 и более, так что лошади по большей части приходят изморенными, далеко бросая друг друга и нередко доплетаются до меты уже кое-как, тычась и опустив уши, так что представляется мало удовольствия смотреть на то, что видишь повседневно, когда любой мальчишка скачет на водопой.

Совсем другая картина в Забайкалье, где обыкновенно заводят бегунцов с полуверсты — так называемых секунчиков — до трех и самое большее до семи верст — только!.. Вот тут всякий видит несущегося коня во всю прыть, во всей грации и легкости его полета, видит, как «режутся» равные силами, как волей-неволей уступают слабейшие и проч. Тут у всех зрителей волнуется кровь и не на шутку, идут свои заклады — за бурку или сивку, — предлагаются знатоками и любителями даже двойные, тройные и более пари и проч. И вся эта история кончается скоро, долго мерзнуть не приходится.

Вот почему забайкальцы в этом случае более эстетичны и массами едут посмотреть бега. Над большими расстояниями они смеются и говорят, что там надо смотреть не «прыть», а как «давят по-волчьи».

На Алтае еще устраиваются бега на очень большие расстояния, где пускаются десятки лошадей, чтоб видеть, которая больше выдюжит и придет первой, второй и т. д. Тут назначаются призы и такие бега называются «байга». Это бега собственно киргизские и тут скорее есть своего рода цель, особенно у тех, которые, кроме охотничьей страсти, испытывают силы и прыть известной породы. Самое слово «байга» — туземное, и у киргизов оно имеет особое значение — на то и «барантачи» существуют в степях!.. Они по-восточному обычаю и приютят, и угостят, но при удобном случае, подальше за юртой, не прочь и ограбить. Вот почему для них дюжие и легкие кони, на которых они охотятся и «барантуют» в широкой степи, слишком дороги.

Кстати, говоря о крепости сибирских лошадей, не могу не упомянуть о довольно замечательном факте. Не так давно в Сузунском заводе служил надзирателем команды кондуктор И. В. Максимов, а у него был знаменитый конь, на котором он не более как в 10–11 часов выскакивал верхом около 150 верст и делал такие поездки чрезвычайно курьезно. Надо заметить, что этот Максимов был человек хотя и небольшого роста, но плотно сшит, а характера такого, что «нраву моему не препятствуй». Вот вздумается ему «сбегать» на вечорку в Павловский завод, отстоящий от Сузунского, считая по тракту, на 75 верст, и он, отпросившись у управляющего, или «тихонько» тотчас после вечерней раскомандировки команды, то есть около пяти часов вечера, оседлает своего сивку и летит к Оби; там раздевается, привязывает платье к узде на верхней части головы лошади, берет ее за гриву (или хвост?) и бросается с нею в воду. Переплыв на другую сторону реки (Оби!!), он летит далее и вечером, в самый разгар вечорки, является дорогим гостем, как любитель и мастер разных плясок. Затем, вдоволь натанцевавшись, Максимов закусывал и тем же порядком являлся, как огурчик, в Сузунский завод к утренней раскомандировке, то есть к четырем часам, на службу.