Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

Мы поплыли осторожно назад. Я посмотрел на лицо Чупина и мне показалось, что оно выражало и радость, и тревогу, и даже настоящий испуг… Но он хорошо владел собой, хотя и прерывающимся от волнения голосом сказал.

— Ну-ка, давай, Степан Васильевич, заедем снова… Тут что-то есть…

Мы заехали к берегу, поправили огонь и с величайшей осторожностью поплыли снова под тот же куст.

Повторилась та же история: Чупин насторожился, присмотрелся и хотел уже ударить со всех сил, но опять удержался и лодка так же проехала мимо. Эта таинственность и пока необъяснимая причина ужасно волновала душу и заставляла тревожно биться охотничье сердце… Затем, по знаку Чупина, мы снова сплыли назад и приткнулись к берегу. Нас невольно обуяла какая-то непонятная истома, которая давила под горло и сушила рот, а в общем ощущались не то неопределенная надежда, не то безотчетный страх!..

— Ну, господа! И щука же там стоит… под кустом… Страсть! Ну и зверина!.. Я сначала подумал, что это лежит бревно… топленина… А она, матушка, как разинула пасть… смотреть было страшно! — сказал Чупин.

— Так что же ты ее не бил? — спросил я.

— Побоялся, ваше высокородие. Острогой ничего не поделаешь — утопит! А тут глубоко, как раз вывернет…

— Ничего не вывернет! Давайте, заезжать снова, да и валяй, благословясь, поближе к жабрам.

— Пожалуй, давайте, попробуем… Что будет, то и будет! Творись воля Господня! Давайте!.. Только надо поосторожней, уж шибко большая рыбина, однако, аршинчика два будет, если не больше — страсть! — сказал, воодушевляясь, Чупин, разулся и снял с себя пальтишко.

Мы поехали в третий раз и, подплывая к кусту, невольно следили за Чупиным, ожидая каждую минуту серьезной катастрофы. Но вот тихо проехали, наконец, и куст; Чупин все еще стоял, замахнувшись острогой и приготовившись к отчаянному удару.

— Ну, что? — тихо спросил Степан Васильевич.

— Ушла, язви ее, проклятую!.. Верно, заслышала, а вот тут и стояла, это самое место…

Мы погоревали, поахали и поехали дальше, но уже с острогой стал Широков, который, подплывая обратно к мельнице, убил большого налима. На этом наша охота окончилась, и мы уже перед утром возвратились домой.

Много раз ездили мы на рыбалку и на Обь, но уже в компании, где принимали участие не только рыбаки, но и дамский персонал, и дети. Тут ловля производилась неводом, которым управляли настоящие рыбаки-крестьяне, из числа коих был один весельчак, который постоянно потешал публику, в особенности детей, так называемый «Ракуша». Это был пожилой, лысый и довольно тучный крестьянин из деревни Большой Сузун.

Понятное дело, что дети, узнав прозвище рыбака, постоянно лезли к нему и дразнили его «Ракушкой». Веселый и добродушный старик, как бы сердясь, бросался за ними во всю прыть и старался надеть кому-либо из них свою лохматую и мокрую шапку. Все, конечно, бросались от него врассыпную и шуму, визгу тут не было конца.

Но вот однажды пристала к нему одна бойкая барышня, которая, надеясь на свою прыть, говорила ему, что «комары да мошки отъедят Ракушке ножки». Старик как бы не обращал на нее внимания, а затем, скараулив удобный момент, вдруг бросился за ней и к общему удовольствию всей компании, догнал беглянку, когда она запнулась, а он полетел около нее и все-таки успел надеть ей свою рваную пропотелую шапку! Хохоту не было конца, а к барышне приставали еще долго и после этой шутки.

В невод попадало много разной рыбы, в числе которых почти всегда вытаскивали несколько штук бело-серебристых нельм и стерлядей. Вот из них-то, на ершовом бульоне, и варилась на берегу уха, да такая уха, какую, вероятно, немногим доводилось кушать не только в знаменитых столичных ресторанах, но и на берегах Волги!.. «Ну, расхвастался!» — быть может, скажет читатель. Но если он вспомнит, что обская стерлядь славится своим вкусом, а нельмы — собственно достояние немногих сибирских рек, то поверит этому хвастовству.

Конечно, при таких поездках вся честная компания испытывала только одно удовольствие и, слава Богу, тут никаких особых приключений не было, все сходило чинно и хорошо. Вспоминая это, не могу не сказать об одном довольно курьезном случае. Когда однажды подтягивали невод к берегу, захваченная рыба сильно ходила в нем, и для того, чтобы не выскакивали через тетиву щуки, рыбаки просили плавающую тут же на лодках публику приподнимать эту тетиву. Все, конечно, с удовольствием подъехали к неводу с разных сторон и много дамских ручек протянулось к веревке.

Но вот послышалось: «Ах! Ах!..» — и одна из этих ручек моментально оторвалась от веревки и замахала в воздухе. Оказалось, что небольшая щучка так сильно схватила за руку дамочку, что она невольно закричала, кровь полилась из ее прокусанных пальчиков. А что бы тут было, если б схватила большая?..

Скажу еще и о наших прогулках по ближайшим окрестностям Сузуна. Ходили мы тут в компании, ходили и в одиночку, а чаще всего я путешествовал с молодым охотником Вяткиным и со своим сыном, тогда ему было лет 9-11. Эти прогулки мы делали и зимой, несмотря на то, что приходилось иногда пройти от трех до пяти верст. Там, где нам приходилось путешествовать по крутым и высоким берегам Сузуна, мы называли это место «Балканами», а переход через речку, устроенный на «курьих ножках», в одну или две тонких плашки — «чертовым мостом». Надо заметить, что неподалеку от лазарета, стоящего на холме, находилось кладбище, поросшее березовым лесом, почти примыкающим к сосновому бору. Вот тут, на кладбище, у нас был всегда отдых.

Надо заметить, что в народе существовало нелепое поверье, будто бы на этом кладбище «чудится», вследствие чего многие суеверы боялись вечером, либо ночью проходить или проезжать мимо этого упокоения смертных.

Вот однажды, под осень, мы трое, то есть Вяткин, сынишка и я, запоздав на прогулке, пришли сюда отдохнуть, уселись на могилки и повели разговор о помянутом народном поверье. Было уже 11 часов вечера и совершенно стемнело. С нами были две охотничьи собаки; нагулявшись, они мирно лежали на траве около могилок. На этот раз мы что-то долго засиделись за разговорами о разных привидениях, стараясь объяснить их причины и происхождение нелепых верований народа. Вдруг, в самый разгар нашей беседы, собаки подняли головы, ощетинились и начали грозно ворчать, а затем встали и, вертясь около наших ног, продолжали тревожно повизгивать и пристально посматривать за соседние и более удаленные могилки.

«Что за притча?» — думал я вслух, не понимая причин тревоги. Молодые же мои спутники молчали, трусили, но скрывали это состояние души и также напрягали зрение в темноту леса и за могилки.

Я подумал, нет ли тут негодяев, которые портят памятники, и громко спросил: «Кто тут?»