Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

— Ну, брат, значит, худо разбирали. Поспросили бы потихоньку ребятишек, так и узнали бы правду.

— А кто их знает, может, и спрашивали, меня в ту пору не было. А вот, спроси теперь кого хошь, только со стороны, так кажинный и расскажет, как было дело, как потом вся деревня поминала покойника, да так настегались, что и бабы-то очумели, хвосты задирали.

— Пфу!..

И действительно, что касается пьянства, то на Алтае не прочь иногда выпить и бабы, а про мужиков и говорить нечего. Даже старообрядцы, под предлогом «испить пивца», так напиваются своим «воронком», что лежат недвижимо. В особенности пьют рабочие люди на рудниках и заводах, процент «винной» смертности поразителен! Так, например, в мою бытность в Сузунском заводе умерло одних плавильщиков, этих самых нужных людей, 11 человек. А когда мы стали разбирать причины их смерти, то оказалось, что 9 из них умерли вследствие пьянства: то пьяный упал с коня и расшибся, то, выпивши, упал с повети и тут же убился, то пьяного у кабака изувечили и т. д. Словом, вышло то, что из 11 человек только двое умерли, как говорят те же рабочие, «своей смертью».

Тут кстати будет сказать, что одни из сектантов, так называемые «поморцы», имеют обычай, который очевидцы описывают так: «Как умирать у них кто-нибудь станет, они его в прорубь или на речку крестить. „Младеном“, говорят, станет, когда после крещения помрет, то есть без всякого греха… Старосту нашего мало на огне палить — он отца закрестил. В горячке старик-то лежал, а они его потащили в прорубь. Дело было до пасхи, лед был еще. После крестин он тут и душу отдал, домой труп принесли».

Выходит, и у христиан такой способ ничем не лучше того, как восточно-сибирские инородцы иногда после шаманства вывозят своих труднобольных еще заживо в лес и там оставляют, говоря, что в их ламских книгах так велено делать. Потом они ездят смотреть, конечно, уже покойника — поел его зверь или хоть поклевала ли хищная птица. Если окажется поеденным или поклеванным, значит, он угоден Богу, и тогда они делают над трупом или его останками какой-то особый обряд. Если же покойник в течение трех суток не тронут, — значит, плохо, им гнушается не только Бог, но и хищная птица…

Вот и скажите, где у этих зверей в образе человека душа? Где то сердце, которое так отзывчиво даже у животных? Неужели их искаженное верование поборает не только здравый смысл, но и то чувство сожаления, ту братскую любовь, которые так тепло, так лучезарно горят в учении Спасителя?..

Но зачем удивляться поступкам иноверцев, когда встречаются еще хуже, еще звероподобнее люди из среды христиан, помимо упомянутых куячан, по соседству с Алтаем, в восточной окраине. Тут некоторые промышленники нередко охотятся за так называемыми в Сибири «горбачами». Вы думаете, читатель, что это особый зверь или птица? Но вы не найдете такого названия ни в какой зоологии. Сибиряк назвал горбачом рабочего человека, возвращающегося с заработком с золотых приисков или бежавшего с каторги. У него за плечами горб из котомки с разным барахлом.

Вот их-то и караулят по сибирским дебрям, к несчастью и стыду человечества, озверевшие промышленники!.. Их-то, при удобном случае, и бьют из винтовок, говоря, что «горбач не в пример лучше зверя: тут и лопать (одежда), и деньжата перепадают!..» Как вы назовете таких личностей? И будут ли они хуже исторически прославившихся Торквемадов и других палачей, которые не придумали бы и той ужасной мести, что творят в свою очередь и горбачи, если попадет в их руки оплошавший зверовщик.

Они надевают ему так называемую «красную шапку», то есть раскаляют докрасна медный или железный котелок и накрывают им преступную голову озверевшего охотника!.. Какой прием из такой войны лучше, судить не берусь, но поражающие картины того и другого способа, мне кажется, настолько ясно говорят сами за себя, что излишни всякие комментарии. Вряд ли какое перо и какая кисть изобразят те адские страдания, которые испытывает человек в этой ужасной шапке!..

К счастью, на Алтае до такой возмущающей душу профессии, кажется, не дошли, а потому я позволю себе сказать о довольно курьезном и непонятном факте, какой, в числе подобных ему, всезнающие и непризнанные авторы стараются объяснить совпадением или простою случайностью. Быть может, это и так, спорить не стану, хотя не считаю подобные изречения объяснением, а лучше расскажу, что было.

В 1874 году, в июне месяце, я был вытребован на экстренный горный Совет в город Барнаул. Вся моя семья оставалась в Сузуне. Со мной по обязанности службы, как заводской гиттеншрейбер, поехал Степан Васильевич Широков. Во все время Совета мы помещались в крайне немудрой и единственной гостинице Агапова, где занимали две небольших комнатки. Понятное дело, что, прожив в удалении от семьи более двух месяцев, мы оба сильно соскучились, а тем более потому, что почта из Сузуна приходила раз в неделю. Понятно также и то, что мы с нетерпением ждали конца Совета, рвались домой и, как институтки, считали чуть только не минуты до нашего отъезда. И вот 10 августа эта давно желанная минута пришла, но пришла она вечером, после последнего заседания. Ехать в ночь мы не захотели и порешили так, чтоб выехать в 4 или 5 часов утра 11 августа. В этот последний вечер я не захотел идти в гости, хотя и звали «повинтить», а предпочел остаться дома и стал укладываться. С помощью Широкова работа эта кончилась скоро, и мы потребовали ужинать.

Девушка накрыла на два куверта, но просила немножко подождать, потому что было еще рано, а кушанья приготовлялись в собрании, где и держал буфет хозяин гостиницы.

Я от нечего делать пошел осматривать комоды и шкафы, чтоб убедиться, что мы сложили все и ничего не оставили; но оказалось все пусто, и только на подоконнике мне бросился в глаза какой-то небольшой сверток. Я посмотрел и нашел завернутые в бумажку карты. А надо заметить, что за несколько дней перед этим я получил письмо из Сузуна от жены, где она писала, что двухлетняя наша дочь Лидия «прихворнула и все еще покашливает».

И вот, когда я совершенно неожиданно взял карты, мне почему-то пришло неодолимое желание погадать, хотя я и не много понимал в этом искусстве. Мне хотелось поворожить, здорова ли теперь Лидочка? Но не умея сделать это так, как гадают многие, а где-то видя, что раскладывают просто «крестиком» — всего на шесть карт, что гораздо проще и короче, я отбросил до шестерки мелкие карты. Тасуя колоду, я вынул даму бубен, положил ее на стол крапом кверху, как говорится, «в темную», и задумал так: если выпадет из пяти предназначенных к гаданию карт девятка пик — значит, Лидочка больна; если будет семерка пик и дама червей — значит, жена в большом горе и слезах; если будет туз пик — плохо! Значит, Лидочка умрет или уже умерла. В благоприятном же случае должна выпасть красная масть и десятка бубен или червей.