Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

В первых числах сентября, пока нет снега, неподалеку от Сузуна, на Кусковской дороге, мне не один раз случалось ездить по утрам, еще до света, за глухарями. Тут они в это время вылетают на самую дорогу и бегают по песку. Вся штука заключалась в том, чтоб ехать потихоньку, а, завидя или вспугнув глухарей, тотчас перейти на шаг и подъезжать к тем, которые сидят по опушке леса. Конечно, стрелять приходилось из винтовки, потому что осторожная птица всегда садилась на самые верхушки больших сосен.

Однажды приехал ко мне Павел звать к себе в Мыльникову пострелять тетерь из-под лаек, но я отказался на том основании, что ехать туда все-таки далеко, а вблизи Сузуна и без того хорошая подъездная охота.

Павел, закусив и напившись чаю, не торопился домой и засиделся, а потому мы, конечно, вдоволь наговорились, и я между прочим спросил его о том, что, вероятно, он знает разные «заговоры» от того, чтоб злой человек не портил охоты или ружья. Я спросил об этом серьезно и нарочно келейно, чтоб задеть слабую струнку всякого истого сибирского охотника, который непременно отчасти суевер и потому верит в разные «порчи» и «заговоры».

— Дак ведь нам, барин, без этого никак нельзя. Для этого у нас и охрана такая есть, — сказал он тихо.

— Какая такая охрана?

— Да такая, значит, молитва, чтоб охраняться от всякого недоброго человека.

— А ты ее знаешь?

— Как не знать — знаю. Меня старики научили этому, я и запомнил.

— Что же, ты читаешь эту молитву, когда отправляешься на охоту?

— Дак как не читать — читаю, значит, про себя, а то ведь, барин, всяки люди есть. Иной подлец плевка не стоит, а на каку пакость так первый человек по своему ехидству.

— Так ты, Павел, скажи и мне эту молитву, а я запишу да выучу.

— Изволь, изволь, барин, скажу: пошто не сказать, ведь это не худо какое, а ты же и помоложе будешь.

— А разве не все равно — моложе или старше?

— Нет, не все едино. Вот будь ты постарше меня годами, я уже тогда тебе это не передам; а то, значит, тебя-то охраню, а у самого действовать не станет — вот оно какое это дело-то! Надо говорить правду. Вот и тебе, барин, когды доведется, старе себя не передавай, а то все себе дело разтотманишь.

— Ладно, понимаю. Так ты говори, только не торопись, а я запишу.

Павел огляделся во все стороны и, видя что мы одни, нагнулся к письменному столу и тихо, слово за слово, продиктовал мне такую «охрану».

— Вот, барин, и все, — сказал он и утер полой с лица пот.

— Ну, брат, и охрана! Это уж действительно на 77 жил и в 77 суставов! Так насквозь и хватает. Она и тебя до поту добила! Этакую и не выучишь.

— Ну да! Я вон и неграмотный, да затолмил.

— То-то, поди, и зубрил целую неделю?

— Нет, барин! Она как-то скоро далась мне. А то вот и есть и другая, коротенькая, дак эта больше от своей думы, либо сглаза; а то ведь случается, что и сам себя изурочишь.

— Ну, так ты скажи уж и эту.

— А вот пиши!

И Павел, также оглянувшись, тихонько продиктовал.

— Чур мои думы, чур мои мысли; чур глаза мои завидущи ти товарищевы, — во имя Отца и Сына, и святаго Духа! Аминь!..

— Ну, брат, эту самую я и в Восточной Сибири слышал.

— Ну дак что? Вишь, сколь далеко идет! Эвон куда стегнула!.. А поди-ка, наши же туда затащили; разве мало нашего брата и отсюль туда за колобродство уходит, проторили дорогу-то, поди и вех не надо.

На том мы и покончили эту интимную беседу. Странное дело, но все подобные «охраны» и молитвы действительно почти одинаковы по всей Сибири, да едва ли и не по всей Руси. Разница заключается в небольших вариантах — и только.

— Ну, прощай, барин! — сказал Павел, поднимаясь со стула и подавая руку, взявшись другой за шапку и рукавицы.

— А ты куда же торопишься, ведь еще рано?

— Да вишь, нельзя, — сегодня у меня вечорка, ну и надо взять хоть орехов да свечку купить.

— Ох ты, старый хрен! Так ты еще по вечоркам ходишь?

— Нет, барин! Ходить я не хожу, за это хозяйка обижаться станет; а вишь, знакомые девки избу просили, вот и дозволил, у меня просторно, пусть попляшут, потрясут курдюками-то.

— То-то эти пляски, поди-ка, доведут до развязки.

— Всяко бывает! Другая будто и мух не ловит, а уйдет, дак буровит.

Павел уехал, а я невольно остановился на слове «вечорка» и припомнил многое-многое из давно прошедшего. Знаете ли вы, читатель, что такое сибирская вечорка? Мне думается, немногие знакомы с нею, а потому и позволю себе сказать о вечорках хоть коротенько.

Вечорка — это собрание девушек и молодых ребят; тут же бывают нередко молодые бабочки, их мужья и даже маменьки и тятеньки взрослых дочек.

Вечорки устраиваются преимущественно осенью и зимою, хотя случаются и в другое время года, при праздновании свадеб, помимо так называемых «девишников». Они делаются большей частью в том доме, где живут зачинщики предполагаемого собрания; если же он мал, или сложившиеся обстоятельства не позволяют сделать у себя вечорки, то просят помещение у тех односельчан, у кого большая изба или есть особая половина, а еще лучше горница.

Обыкновенно оповестителями устраивающейся вечорки бывают мальчишки, которые, по указанию старших, бегают по «жительству» и зовут, или лучше сказать, просят пожаловать на вечорку. В особо важных случаях хозяева сами ездят по домам и приглашают гостей, но это бывает только при просватании дочери или женитьбе парня. В обыденных же случаях мальчишки даже не заходят в дома, а просто постучат в окно и кричат.

— На вечорку милости просим!

— А к кому? Где собираются? — иной раз слышится из избы.

— От дяди Максима к дяде Михею! — кричит пискливо мальчуган и летит далее, утягивая ручонки в рваный полушубок, несоразмерный по величине с его маленькой и тощей фигуркой.

В избе, конечно, тотчас пойдут суды и пересуды, смешки и догадки, а затем приготовления к вечорке. Девушки обыкновенно умываются мыльцем, мажут волосы скоромным маслом, чешутся роговыми гребнями и лезут в сундуки за более пригожей одеждой.

На вечорках бывают знакомые и незнакомые, но последние не иначе, как с позволения или по особому приглашению, что чаще всего и случается с приезжими лицами из других местностей. Тут, что называется, «с ветру» придти нельзя, а в особенности мужчине, а то, пожалуй, расчешут прическу, что не поправит дома никакая знахарка. Тем более этот порядок ведется на простых вечорках, где местные ребята зорко охраняют «своих девиц» и не любят, когда им мешают чужие. На свадьбах дело другое: там все совершается по особому зову и тут чужие «поезжане» не только не терпят фиаско, но чествуются как хозяевами, так и своими гостями.

Но так как свадебные веселья имеют особый характер, то мы о них умолчим и посмотрим на простые домашние вечорки.

Все они имеют целью веселье. Тут поются песни, ведутся разные игры, рассказываются побасенки, своеобразные каламбуры и идут танцы. Вместе с девушками пляшутся: «барыня», «восьмерка», «четверка» и «русская», а в более просвещенных местах, как, например, в заводах и рудниках, танцуют кадриль, вальсы и польку. Мужчины же без прекрасного пола пляшут «казачка», «присядку», «голубца», «трепака», «комаринского». Но тут надо заметить, что в пляске «голубца» совмещается все: и присядка, и трепак, и всякая штука, кто что сможет и как сумеет. «Голубца» обыкновенно пляшут только двое и становятся друг против друга. Пройдет какое-нибудь колено один — останавливается, и к нему идет другой, либо повторяя то же колено, либо выплясывает свое. Тут в ходу даже разные фокусы под такт музыки, которые делаются в одиночку, либо совместно. Например, так: один проплясывает колено только до половины дороги, приостанавливается и расставляет ноги, другой в это время падает на четвереньки и, в такт, выплясывая ногами и руками, проходит меж ног своего противника; и наоборот, первый проходит между ног поднявшегося товарища.