Александр Черкасов - На Алтае [Записки городского головы]

Вот однажды летом поехал Алабышев со своей Матреной в Александровский завод, — это в 35 верстах от Алгачей. Возвращаясь домой уже под вечер, по обыкновению на одном коне и в простой тележке, он стал уже спускаться с большого и крутого Алгачинского хребта, что всего в четырех верстах от селения, как вдруг их накрыла страшная синяя туча. Дождь полил как из ведра, замелькала повсюду молния и страшные раскаты грома оглушали всю окрестность. Алабышев закрыл свою Матрешу потником, а сам натянул запасный зипунишко и тихонько спускался с горы, но дорога осклизла, конь катился, а тележонка вертелась на облепленных глиной колесах… Вдруг черкнула молния, раздался в то же мгновение страшный удар грома и мухренький конишко упал от испуга, но тотчас поправился и поднялся на ноги, а Алабышева сильно оглушило на одно ухо. Но видя, что ничего особенного не случилось, он испугался только за дочь, посмотрел под мокрый потник и тревожно позвал.

— Матрена!

Она откликнулась и взглянула на него испуганными карими глазами.

— Ну слава Господу! Ничего! — сказал он и поехал дальше.

Добравшись благополучно домой, Матрена выскочила из тележки и убежала в избу, а старик повел коня под поветь. В избе, понятное дело, пошли разговоры, расспросы матери, ответы дочери, и все бы, кажется, ладно, — да вдруг мать увидала, что у Матрены нет обеих кос, а дочь этого не заметила. Она тщательно отжимала промокшую юбку. Мать всплеснула руками и с испугом спросила.

— Матреша! Да у тебя косы-то где же?

Та схватилась за голову, пощупала, обвела руками и, не найдя кос, побледнела, как полотно, едва сказав.

— Не знаю… Ей-Богу, не знаю, маменька!..

Захватила лицо руками и заплакала, как ребенок.

Тут пришел в избу отец и жалуясь на погоду, стал снимать промокший зипун.

— Ты видел, что случилось с Матреной? — спросила его жена.

— А что? Ничего не видал. Чего она ревет, как по покойнике? Дура!..

— Ну за что ты бранишься? Погляди хорошенько, где у ней косы-то?

Посмотрел отец, уставился в недоумении и не знает, что сказать, только руками развел и подумал уж что-то недоброе, что бывает с гулящими девками.

— Как же так? Ровно (будто) были, как поехали из завода? Вот еще оказия-то! — проговорил он, унимая Матрену.

Посудили, порядили и ни к чему не пришли, а кому-то из них уже после пришло в голову посмотреть в тележку, где и нашли, к удивлению всех, как обрезанные, две черных косы, которые, словно две большие пиявки, лежали на дне тележки!..

Оказалось, что их отстригнуло молнией и ничего больше не тронуло; даже на потнике, которым была накрыта Матрена, никакого следа не осталось!.. Значит, это случилось так моментально и так чудодейственно силою грозы, что Матрена ничего не слыхала!..

— Вот так диковина! — сказал хозяин нашего помещения и хлопнул руками. — Это уж, барин, Господь наказал Матрену за то, что она две косы носила, когда в писании сказано, что девки должны носить только одну… Вишь, оно дело-то какое! Супротив Бога не ходи, нет! Он, батюшко, найдет, от него и в земле не упрячешься — достанет и тут!.. Да, барин, дивное диво! Как отстригнуло, что и не слыхали? Оказия!..

— Действительно, дивные дела творит Господь! — сказал, усаживаясь на свое ложе, и Савелий Максимович. — А знаете, какая штука со мной случилась? Был я молодым парнем, но уже женатым. Побежал однажды весной за утками. Набил много и пошел домой. Забрался с Оби на Турью гору, на самый крутой елбан, да и сел отдохнуть; думаю, посижу маленько, остыну, а то жарко стало, как на крутик забрался. Вот, значит, сижу, сижу, да и ковыряю от нечего делать землю, ковыряю да выдергиваю травинки. И попала какая-то под пальцы крепкая, — тяну, а она словно упирается, нейдет. Вот я посильнее, смотрю, вытянулся корешок, а от него дальше тянется будто волосовинка. Думаю, что за диво? Подкопал тихонько пальцем землю, — гляжу, а там сидит такая малюхонькая беловатая луковка, словно репочка. Постой, мол, попробую, какого она вкуса! Обчистил я эту луковочку от земли, положил в рот да и пожевал маленько. Показалась она мне такой вкусной да сладкой, я и проглотил ее. Проглотил, значит, посидел немного и поманило меня на сон. Вот я прилег — да ничего и не помню.

Много ли, мало ли я проспал, не знаю, но чувствую, что стал зябнуть и, не соображая, знаете, того, где я нахожусь, ищу рукой покрывала, дескать, накроюсь; хватаю, хватаю и ничего найти не могу. Думаю, что за оказия?.. Вот я очувствовался и вижу, что лежу на самом крутике елбана, весь мокрый, и на небе заря красноватая — то ли перед утром зорится, то ли перед вечером, сообразить не могу. Посмотрел около себя — вижу: ружье и утки лежат, тоже мокрые от росы… Тут только я и понял, что это утро, и заря начинается из-за Оби. Вспомнил все, что было и так испугался, что подхватил дичь, ружьишко и давай задувать к дому. Пришел — только солнышко всходить начало, а дома уже беспокоятся и верховых послали разыскивать…

С тех пор всякий раз, как только доведется мне быть на этом увале, я непременно покопаюсь в земле — все, видите, думаю, что опять найду такую же луковку; но нет, не могу натакаться. А ведь не одна же она выросла на этом месте? Все охота найти да показать ученым людям, чтобы определили, какое такое растение на меня так воздействовало и совсем, было из ума выстегнуло.

— Вот бы вам, Савелий Максимыч, тогда же отыскать стебелек этой луковки и принести домой, вот и нашли бы, что за растение.

— Да то-то и есть, что мне тогда и в ум не пришло об этом, а как очнулся, так давай Бог ноги, убежал без оглядки.

— А это, поди-ка нечистый подшутил над тобой! — сказал старик-хозяин, — вот ты и очумел сразу; а он, брат, мотри, каки колена иной раз выкидывает — беда!.. Вон сказывал мой дедушка, что случилось с ним единожды в пути, значит, по дороге. Дак ночью к нему сатана-то явился — товарищем, да и завел его зимой на край яра и говорит: «Ну вот и приехали!» Вот старик-от и хочет быдто во двор въехать, а конь-то, значит, упирается, нейдет; вот он его понужать — нейдет, козлит, не слушает. Дедушка-то и говорит: «Господи Иисусе Христе! Что такое случилось?» Глядит, а товарища-то уж след простыл — нету!.. Он, значит, завел его меж двух кустиков, да и поставил на самом обрыве, над Обью!.. Вот не сотвори-ка дедушка-то молитвы, да сунься в эти ворота нечистого — дак только бы косточки сбрякали!

Теперь посмотрим на более интересную охоту, которую знают немногие, а тем более на Руси. Это я хочу сказать о «блеснении». В строгом смысле слова это, пожалуй, и не охота, а рыбалка, но в Сибири называют ее тоже охотой или прямо говорят термином «блеснить».

Блеснением добывают только более крупную рыбу, ее ловят на глубоких местах, преимущественно на ямах, где нет сильного течения. Вот почему в Барнауле рыбаки и любители-охотники блеснения выезжают для этой цели на старую Обскую протоку, где известно несколько ям, имеющих до 20 и более аршин глубины и носящих свои особые названия, например, Губинская яма и др.