Ирина Левченко - Повесть о военных годах

— Ты смотри, не потеряй лейтенанта, — сказал он, когда майор, в который раз, извлекал меня из воды. — Я ее, брат, с особой думкой привез сюда.

— Не потеряю. У меня старый должок, — загадочно ответил майор, и мне показалось, что он улыбнулся в темноте. — Скажите, лейтенант, вы не с Москвы-реки? — спросил он меня.

— Я не русалка, чтобы жить в реке, — отрезала я и, чтобы сгладить резкость, примирительно добавила: — Я, видите ли, с Донбасса, но всю жизнь жила в Москве, и, в общем, конечно, москвичка. А Москва на Москве-реке стоит — это верно. — Наверно, у меня плохой характер, потому что я вконец разозлилась: «Тоже мне, нашли место для шуток!» Из очередной ямы я упорно выкарабкивалась сама.

К счастью, болото кончилось — мы подошли к городу. Первые домики оказались неожиданно близко, у самой кромки воды.

— Давай ракету! — приказал полковник.

Майор поднял ракетницу, но медлил. Он ждал донесения о том, что все роты вышли на указанный рубеж.

Полковник отвел меня немного в сторону, и мы стояли на мшистой кочке, прислонившись к корявому стволу дерева.

— Смотри, девочка, для нас это последний бой в войне, — как-то торжественно сказал полковник, обняв меня за плечи.

Разорвалась хлопушка, взвилась ввысь красная звездочка. Стоя по пояс в воде, майор Карташев высоко поднял над головой автомат.

— Товарищи! Да здравствует Первое мая! За Родину вперед!

По болоту прокатилось гулкое «ура», далеко из-за леса откликнулись танковые пушки. Батальон ворвался в город. Атака со стороны болота была такой неожиданной, что немцы сдали Миров почти без боя.

И все-таки корпус задержался здесь до утра; мост оказалось навести сложнее, чем предполагалось вначале. Утром, кое-как обсушившись, я снова приехала в ту же бригаду с приказанием начать движение вперед. Командир бригады был в 1-м батальоне, и мне пришлось разыскивать его там.

Первым, кого я встретила в батальоне, был майор Карташев. На этот раз весь его облик показался мне очень знакомым, каким-то далеким откликом в памяти. А он подошел ко мне, пристально посмотрел на меня, улыбнулся и подчеркнуто вежливо спросил:

— Скажите, товарищ гвардии лейтенант, не приходилось ли вам где-то под Москвой вытаскивать из канавы одного незадачливого лейтенанта с Енисея?

От волнения и охватившей бурной радости у меня закружилась голова. Так вот откуда его удивление, «должок», загадочные вопросы! Он-то меня сразу узнал. Это был тот самый лейтенант, знакомый по 1941 году, который пришел с пополнением под Москву и взрывной волной разорвавшейся бомбы у самого нашего медпункта был брошен в канаву. Отряхнувшись с моей помощью, он тогда сказал: «А война-то настоящая. Придется взяться всерьез». И вот где встретились, в последнем бою!..

Мы с ним расцеловались, и кто-то из солдат, проходивших мимо, сочувственно сказал: «Наверно, невесту встретил наш майор, не зря неженатый ходил». Невеста не невеста, а встреча действительно замечательная: в Германии, и до Берлина рукой подать, а первая-то была под Москвой!..

Молодым еще командиром взвода, с такими же, как и он сам, молодыми бойцами под Москвой он «взялся воевать всерьез», потом так же «всерьез» командиром роты стоял насмерть под Сталинградом и первым во главе своего батальона, во главе механизированного корпуса, гвардии майор Карташев переходил последний рубеж фашистской обороны — Одер. Взявшиеся всерьез защищать свою Родину, сыны ее всерьез возмужали и всерьез победили.

Бой за Миров действительно оказался последним серьезным боем на нашем направлении. Снова автострада. Танки с ходу сбивают оставляемые противником арьергарды и, почти не останавливаясь, мчатся вперед, к Эльбе.

Каждый день о трепетом слушали радио, победные сводки Совинформбюро. Каждый день озарялось небо Москвы яркими лучами сотен прожекторов, с легким треском рассыпались цветными огнями фейерверки, дрожали стекла от залпов салюта. В тяжелые, полные тревог и повседневного мужества многие месяцы сорок первого года москвичи в своих холодных квартирах с плотно занавешенными окнами не выключали радио: могут объявить тревогу.

Сейчас каждый школьник с любовью смотрел на простую черную тарелку репродуктора, с нетерпением ожидая позывных — мелодию чудесной песни, уже давно ставшей народной: «Широка страна моя родная…» Чуть услышав ее, бежали на улицу и дети и глубокие старики смотреть салют очередной победе своей армии. И огни салюта не могли затмить света теплых, мирных и уютных разноцветных огоньков в распахнутых окнах домов.

Мир вместо войны! Ночь невыразимого ужаса и отчаяния, которую готовил фашизм, сменилась ясным, светлым, как сама свобода, днем.

«Мир вместо войны!» Этот лозунг как знамя несли Германии мы, солдаты и офицеры механизированного корпуса, маленькой частицы великой Армии.

По-особому звучал каждый выстрел танковой пушки, каждый залп. Теперь, как никогда, мы ощутили, что боевой залп наших орудий — это торжествующая песня победы над фашизмом.

Мы шли, не останавливаясь, не задерживаясь, по весенним дорогам Германии.

По ночам еще прохладно, никак не хочет уходить зима. Но чуть забрезжит рассвет, и приходится ей, злой и холодной, уступать место законной правительнице молодого мая — веселой ласковой весне, весне нашей победы.

Дожди умыли бетонированные дороги. Из лопнувших почек выбрались на свет зеленые листики, подставляя блестящие зеленые ладошки солнцу. Они еще такие маленькие и нежные, что не скрывали за собой тайны леса: он весь просвечивался, полный свежего, золотистого воздуха. Весело журчали весенние потоки, унося прошлогоднюю листву, сломанные сучья, обмывая замерзшие корни деревьев живительной влагой, согретой солнцем.

Навстречу нам, подобно весенним потокам, двигались бесконечные, такие же шумные обозы: шли граждане всех стран Европы и даже Америки, освобожденные советскими воинами из концентрационных лагерей; изможденные русские, сорвавшие со спины позорную надпись: «рабы с востока»; черноглазые непоседливые французы с темным пятном на спинах вылинявших рубах — там тоже недавно была та же надпись, только с заменой стороны света: вместо востока — запад; поляки, чехи, итальянцы, румыны. Шли и ехали в фургонах, лакированных колясках, телегах. Наскоро сшив национальные знамена, прикрепив разноцветные флажки к фургонам и детским коляскам, вся эта неорганизованная масса еще вчера бывших рабов, а сегодня свободных людей пела и танцевала, смеялась и плакала, приветствуя на разных языках русских танкистов и пехотинцев.

Среди этой шумной, счастливой толпы уныло брели немки и немцы, толкая перед собой детские колясочки с домашним скарбом. Немцы пугливо озирались на проходящие мимо советские танки, на веселые, трепещущие на ветру разноцветные флаги народов, шли неизвестно зачем и неизвестно куда. Просто жизнь, привычная, уравновешенная, замкнутая в стенах чистеньких, благоустроенных домиков обывателя, вдруг сорвалась и понеслась куда-то, влекомая непонятным и потому особенно грозным вихрем. И они поплелись следом за ней в поисках тихого угла, где можно переждать, присмотреться к тому новому, что будет после того, как уляжется этот вихрь. А может быть, они опасались мщения, — они чувствовали за собой вину, недаром покинули свои дома, украшенные расшитыми украинскими рушниками. Как знать, не узнает ли русский солдат роскошную вышивку по краю полотенца с красными хохлатыми петухами и витиеватой надписью на незнакомом языке: «Утром умоешься — утрись»? Как знать, что сделает тогда этот солдат?..