Ирина Левченко - Повесть о военных годах

У меня была с собой небольшая карта Европы. Вырванная из школьного атласа, карта давала весьма приблизительное представление о том, что значили полтора сантиметра, отделявшие Берлин от Одера. Но не карта и знание топографии, а обыкновенный столбик-указатель, стоявший на развилке дорог, по-деловому просто, но необыкновенно убедительно говорил: «Мы у вершины Победы. Остался последний, решительный бросок!» И каждый солдат и офицер, сколько бы раз ни прошел он здесь, обязательно вслух произносил начертанную на указках-стрелках надпись:

«До Москвы 1898 километров» — «До Берлина 85».

Мы стояли перед Одером, готовясь к последнему штурму последнего рубежа гитлеровской армии. Получены новенькие танки. Старательно выводят танкисты на свежевыкрашенной броне слова: «За Родину! Вперед на Берлин!» На Берлин! Теперь это уже была не мечта солдата о далеком ненавистном логове врага, — это был осязаемый и реальный клич: ведь до Берлина-то и в самом деле было рукой подать.

По-своему, конечно, чувствовали близость конца войны и немецкие солдаты, по-своему и действовали: участились случаи групповой сдачи в плен. Немецкие перебежчики ухитрялись даже переплывать через широкий Одер.

Немолодой уже немец в короткой шинели с грязными, обтрепанными краями, поминутно поправляя большие круглые очки в золоченой оправе, взволнованно рассказывал офицеру разведотдела:

— Я юрист, адвокат. Я никогда не был ни эсэсовцем, ни нацистом. По самой своей специальности я человек, обязанный защищать право. Меня призвали в армию, дали автомат и сказали: «Убивай русских». А я не мог убивать русских, потому что русские защищали свою землю, свои дома и своих близких; они защищали свою собственность, и неправыми — ответчиками — были мы, как люди, незаконно посягающие на чужую собственность. Я интеллигент, я не всегда ходил в этом одеянии, — немец стыдливо подобрал ногу в рваном ботинке под стул, — да, да, интеллигент и адвокат, я признавал право истца и не стрелял в русских! Теперь, когда русские освободили свою землю и пришли к нам, русские занимают наши города, я все же не могу согласиться с тем, что теперь они неправы. Наши офицеры говорят, что русские — захватчики, что они пришли с тем, чтобы мстить нам, разорять нашу землю, убивать наших женщин и детей. Если это привело в Германию русскую армию, мне страшно за мою Германию, за мой народ. Где же настоящая правда? Простите меня, я немного путаюсь, но я переплыл на маленькой лодочке через Одер, чтобы понять наконец, чья же правда настоящая. Или, может быть, теперь каждому свое? Тогда русские и немцы никогда ни до чего не договорятся. Поймите: мне это очень важно знать, и не мне одному!

Немец очень волновался, он три раза терял очки и, нервничая, никак не мог утвердить их на переносице, забывая о дужках, не закинутых за уши.

Офицер-разведчик, внимательно выслушав немца, несколько минут помолчал, как бы сосредоточиваясь, и медленно заговорил по-немецки:

— Я не юрист и не знаток права, но я советский офицер, и я знаю, что такое правда. О правде я и расскажу вам — единой правде для всех народов. Ложь может быть во всех неисчислимых вариантах — правда бывает только одна. Мы защищаем свою страну, мы изгоняли и изгнали агрессоров и захватчиков, и вот мы здесь. Нас спрашивают: почему мы не остановились на своей границе, почему продолжаем сражаться на чужой земле? Ответ очень простой: на нас, бойцах единственной в мире могучей и миролюбивой страны, лежит трудная обязанность: победить! А полная победа возможна только при условии полного уничтожения фашизма. Поэтому мы пришли сюда и дойдем до Берлина. Народы Европы и всего мира требуют: «Фашизм должен быть раздавлен!» Мы не захватываем другие страны: и не мстим Германии и ее народу: мы освобождаем народы Европы от страшного гнета фашизма и в том числе народ Германии.

— Я понимаю, о, я очень хорошо понимаю, — заволновался немец. — Но все же в Германии ваши войска, города на военном положении, вы размещаете в домах солдат. Разве это не насилие?

— Русские солдаты сражаются за общее дело, немецкий крестьянин и рабочий всегда потеснятся в своих жилищах, чтобы дать отдохнуть солдату-освободителю после боев и походов. Тем, кто боится, что им наследят на паркете, придется подчиниться.

Вы говорите о мщении. Нет, не чувство мести привело нас сюда! Посмотрите на ваши города и села. Кроме тех мест, где немецкие войска оказывали упорное сопротивление и где боевые действия вызвали разрушения, все остальное цело и невредимо. А что сделали гитлеровцы с городами и селами Украины, Белоруссии? Нет, не месть, а справедливость диктует нам: мы пришли уничтожить фашизм, а не Германию.

Немец, не сводивший глаз с советского офицера, взволнованно сказал:

— Я должен сообщить вам следующее: я пришел к вам по поручению группы моих земляков. Я все понял, и если вы отпустите меня, — а вы не должны меня удерживать, потому что меня ждут за Одером, — то завтра со мной придут двадцать пять — тридцать честных немцев, которым по-настоящему дорога их родина, интересы немецкого народа.

Офицер пристально разглядывал немца-адвоката, потом решил:

— Идите, я верю вам. — И приказал солдату проводить его к реке.

Ночью немец вернулся, с ним пришли еще человек двадцать. Так откалывались куски гитлеровской военной машины, треснувшей по швам еще под Москвой и Сталинградом. Подобно тому как на замерзшей реке с оглушительным треском лопается сплошной ровный лед, сдвинулись с места большие и малые льдины и, медленно кружась, поплыли вниз по течению. Могучая волна народного гнева подгоняла их, откалывая на ходу сначала мелкие льдинки, потом все более крупные, и вот уже по чистой воде несется последняя, самая грязная, на которой застрял старый башмак и кучка навоза. Чистая вода возмущенно бурлит, стараясь поскорее избавиться от грязной ноши. Вот уже скоро пороги, о них разобьется темный талый кусок, и радостные струйки вокруг острых камней завертят в водовороты, размоют и унесут в безвестность остатки тяжелого гнета, и широкая свободная река плавно понесет свои волны навстречу необъятному, могучему морю. Фашистская Германия уже вступила в стадию одинокой грязной льдины.

Двое суток горел на западной стороне Одера город Шведт. Отчаянно сопротивлялись отборные фашистские части, несколько раз отбрасывая нашу пехоту. Наконец над высокой длинной дамбой взвилось алое знамя, блеснули на солнце золотые кисти, засияли боевые ордена — советская пехота форсировала Одер. По только что наведенному мосту, по дамбе под артиллерийским обстрелом быстро перешло Одер наше соединение.

Вперед! Сдавались немецкие города. Как бились сердца, когда, проезжая по улицам склонившего голову города, мы видели белые флаги! Из раскрытых окон домов, на воротах, на заборах, на крышах, зацепившись за водосточные трубы, метались на ветру белые полотнища.