Ирина Левченко - Повесть о военных годах

Очнулся он от острой боли. Его волоком подтащили к какому-то дому и бросили у порога к ногам немецкого офицера с эсэсовскими значками на петлицах и рукаве. Дальше он помнит плохо. Его спрашивали — он молчал, его били и снова спрашивали, били прикладами, сапогами, железным прутом, тонкой финкой кололи в места его ран, потом приводили в сознание и снова спрашивали. Он молчал. Одна только мысль мучительно сверлила мозг, и от нее было больнее, чем от самых страшных ударов.

«Что подумают о моем исчезновении товарищи и начальники? Может быть, никто и не узнает, как я погиб, и тогда, не найдя объяснения моему исчезновению, могут назвать… Могут подумать, что я трус, убежал, спрятался…» Он гнал прочь эти мысли, он верил, что товарищи скоро возьмут город, найдут его тело и отомстят.

Наконец его оставили одного. Лейтенанту казалось, что прошло бесконечно много времени, но прошло не больше получаса, когда снова пришли мучители. На этот раз побои длились недолго, офицер махнул рукой, и солдаты потащили Протченко на улицу. Его пытались прислонить к стогу сена, он не мог стоять и падал. Солдаты торопились. Торжествующий звук залпа «катюш» объяснил Протченко причину их торопливости. «Идут! — хотел он крикнуть. — Идут свои, родные!» Но вместо крика он издал хриплый звук и снова упал. С руганью и побоями его опять поставили, но только фашисты подняли автоматы, как из-за угла в развевающихся бурках вылетели кавалеристы. Протченко на полсекунды раньше врагов увидел казаков и поспешно соскользнул на землю. Гитлеровцы уже на бегу длинной очередью прошили копну над ним.

Казаки на полном скаку осадили коней перед распростертым телом танкиста. В восторге от того, что он жив, нахлобучили ему на голову бог весть как попавший им в руки настоящий танковый шлем и, уложив на тачанку, во время боя за город возили с собой и вот теперь привезли к нам.

Протченко забинтовали и уложили в санитарную машину. Он стал похож на большого запеленатого ребенка; сходство усиливалось безмятежно-блаженным выражением глаз.

В эту же машину поместили раненого в плечо капитана Лыкова. После исчезновения Протченко Лыков сам повел роту в бой. Танк его подбили еще у переезда.

Мне страшно хотелось сделать что-нибудь особенно приятное для обоих. Отдала им весь свой запас сигарет, подарила Протченко предмет его желаний — мой красивый, наборный, из разных кусочков плексигласа и пластмассы, мундштук. Этот мундштук перешел ко мне «по наследству» от выпускников-курсантов, еще когда я была в училище, и я им очень дорожила. Но дороже фронтовой дружбы нет ничего на свете… Сбегав затем в 3-й батальон, я в штабном автобусе отыскала танкистскую фуражку Лыкова с черным околышем. Ей он особенно обрадовался. И, не найдя ничего лучшего, отобрала у проходившего мимо Клеца две банки с консервированным компотом: «Кушайте, друзья, пусть вам вся жизнь будет такой сладкой».

Ночью комбриг и Луговой подводили итоги боевых действий нашей бригады. В большой комнате на широком диване, вплотную придвинутом к столу, лежал Луговой. Раненая нога в тяжелой деревянной шине как-то неудобно, отдельно от его подвижного, ловкого тела покоилась на подушке. Луговой, как всегда, был спокоен, только бледен и изредка, видимо борясь со слабостью и болью, прикусывал губу. Над отчетной картой склонились еще две головы, обе забинтованные: это Новожилов и Ракитный уточняли действия своих батальонов.

Много духовной силы было и в этом ночном совещании командиров, и в категорическом отказе раненых уехать в госпиталь, и в непреклонной воле к борьбе всех — от генерала, командовавшего соединением, до любого из его солдат.

В эту ночь впервые за много дней спали танкисты спокойным, непробудным сном честно и тяжело потрудившихся людей.

Со многими товарищами простились мы в этом городе. Уехали в госпиталь Лыков и Протченко, почти насильно туда же отправили Лугового и Ракитного. Ушел от нас навсегда Котловец. Изуродованное вражеским снарядом тело его преданно возили танкисты 1-го батальона на броне танка. Котловец и после смерти незримо присутствовал среди своих танкистов. Отчаянно сражались они, справляя кровавую тризну по своему комбату, дымными факелами зажигая на его последнем боевом пути танки врага, вдавливая в землю орудия, смешивая с грязью пехоту противника.

Тело Котловца отправили самолетом в Кишинев.

Над могилой Героя Советского Союза гвардии капитана Котловца стоит танк, чуть вздыбленный, гордый и сильный, стоит на родной земле, которую защищал капитан-танкист, ее работник и хозяин.

Мы наступали совместно с румынской дивизией. Румыны с уважением смотрели на наши танки и на ломаном русском языке уверяли танкистов, что за такими боевыми машинами, как наши, их пехота пойдет без промедления. И действительно, при очередной атаке слово свое они сдержали.

Кончились сложные перипетии во вражеском тылу, круговая оборона, бессонные, полные напряжения ночи, медленное продвижение с большими и мелкими боями. За спиной у нас твердый тыл, всегда готовый снабдить горючим и снарядами, немедленно принять раненых, прислать пополнение. За танками шла пехота, принимая на свои плечи тяготы «очищения» и «удержания» рубежей.

Мы наступали вдоль того же шоссе, по которому пришли в Орадеа-Маре, миновали Бойт, обошли город Беретье-Уйефалу, форсировали реку того же названия. Это были дни безостановочного движения и коротких кровопролитных боев. Но наши силы не иссякали, и стремление вперед было неодолимо.

Три дня шел бой за большой мрачный город Дебрецен. Собственно, мрачным город казался главным образом из-за непогоды: тяжелые, низкие тучи низвергали на землю целые потоки мутной воды. Дождь сбегал непрерывными тонкими струйками, обволакивая все вокруг сплошным мокрым покрывалом. Вздулись незаметные раньше ручьи, мутным разлившимся потоком преграждая танкам путь. Набухли шинели и сапоги. Умытые дождем танки захлестывались липкой, жидкой грязью, быстро смываемой с брони, но цепко впитывающейся в обмундирование. А черные тучи спускались все ниже, их прорезал лишь шпиль высокой кирхи в центре города. Казалось, согнулись дома под тяжестью воды, падающей на них с неба.

Немцы оборонялись отчаянно. Еще бы! Последнего союзника отсекли от них русские. К «черному золоту» — венгерской нефти — подходили русские танки. На центральных фронтах войска Советской Армии достигли уже границ Восточной Пруссии — оттуда недалеко и до Берлина; после освобождения Венгрии и с юга откроется прямая дорога на Берлин.

Дебрецен был превращен немцами в огромный пылающий костер. Черный дым застилал небо на много километров вокруг.

Дебрецен, сильно укрепленный, удерживался крупными силами противника. И все же, пожалуй, именно в тот момент, когда после трехдневных боев гитлеровцы окончательно уверовали в его неприступность и даже посадили на городском аэродроме более пятидесяти боевых самолетов, город был взят частями Советской Армии.