Анатолий Марченко - Мы здесь живем. Том 2

Во-первых, мы были рады любому собственному отдельному углу за сносную цену.

Во-вторых, кругом была такая красота, что мы готовы были поселиться здесь даже в шалаше или в любой лачуге.

Когда мы снова вышли во двор и тетя Поля стала нам показывать дворовые постройки, то заговорили о цене.

— Да я и сама не знаю сколько, — ответила, замявшись, тетя Поля на наш вопрос. — А сами вы сколько думаете дать?

Она выжидающе смотрела на нас.

— Ну, тетя Поля, — допытывались мы ее слова, — так не годится. Вы продавец — говорите свою цену. Если нас устроит цена — мы скажем, а если нет — тоже.

— Меньше чем за шестьсот не отдам, — еще немного помявшись с ответом, сообщила она нам, — все тут так продают. Дешевле вам не найти. — И она опять выжидающе посмотрела на нас.

Конечно, мы рады были услышать такое, но, как и подобает покупателям в таких случаях, не показали своей радости. Так уж заведено, что продавец запрашивает с покупателя немного больше, чем намерен получить. Это для того, чтобы «порядившись» можно было немного «уступить» не в ущерб себе.

Но мы не стали торговаться, а сообщили, что если мы не подыщем ничего лучшего, то договоримся о цене.

Мы были уверены, что сотню рублей она охотно скинула бы и мы могли бы заиметь этот домишко рублей за пятьсот.

На наш вопрос, как тут с работой, тетя Поля со вздохом сказала, что только в колхозе.

— Но колхоз бедный, и работой в нем не проживешь. Люди живут своим хозяйством.

Этого мне только еще и не хватало! Отработать день на барщине задарма, а оставшееся время, если останется, на себя.

— Но ведь можно жить здесь, а работать в Конаково? — заикнулись мы.

— А там с нашего берега не берут на постоянную работу никого. Ведь дважды в году мы отрезаны от всего света водой: осенью и летом. Переправа прекращается, и ни на какую работу не выберешься.

Тут мы узнали еще об одной особенности деревеньки. Она расположена как бы на полуострове: с одной стороны Волга, с другой — та самая речка, которую мы перешли, идя сюда. А теперь вот тетя Поля сказала, что и с третьей стороны в километре от деревни протекает еще одна речка и тоже тут впадает в Волгу.

С покупкой дома в этих местах, вероятнее всего, ничего не выйдет по той причине, что дом продается только с разрешения правления колхоза, а оно разрешает только тем, кто намерен работать в колхозе. Залезать в колхоз даже по-настоящему «добровольно» мне не хотелось. Поэтому мы и не стали договариваться о покупке. Это была, так сказать, наша разведка боем — мы на месте изучали обстановку и выясняли возможные варианты.

От этой так полюбившейся нам деревеньки мы направились дальше вдоль берега Волги. Мы намеревались пройти несколько деревень и узнать, какие еще имеются возможности прилепиться с пропиской и с работой. Скоро мы пересекли по льду речку и сразу оказались в деревне, ничуть не больше первой. На протяжении всего пути от одной деревни до другой мы не переставали восхищаться окружающей красотой. Даже как-то не верилось, что среди этой изумительной природы можно запросто жить. Интересно, а замечают ли местные жители эту красоту? Или они настолько к ней привыкли, родившись и состарившись в ней, что воспринимают эту прелесть как нечто неотъемлемое от своего существования? Как, например, привыкает москвич или питерец к ровному асфальту у себя под ногами.

На берегу, уже оттаявшем и покрывшемся свежей зеленью, у перевернутой вверх днищем лодки возилось несколько деревенских мужчин. Они конопатили и смолили эту посудину, готовя ее к предстоящим плаваньям. Из короткого разговора с ними мы выяснили, что ничего нового для себя в их деревне мы не найдем. Здесь то же самое, что и в той деревне, где мы только что были. Зато нам посоветовали пройти до села Глинники, которое стоит на этом же берегу Волги.

— В Глинниках, может, что и найдете с жильем и с работой, — напутствовали нас, — деревня большая, не то что наша. У них там и ферма есть, и строительство…

И мы двинулись. Меня воодушевило сообщение, что в Глинниках не колхоз вовсе, а совхоз. Я по своей наивности считал тогда, что в совхозе больше порядка, чем в колхозе, и что в совхозе я вполне мог бы прижиться. Лариса с недоверием отнеслась к такому моему оптимизму и уверяла, что не видит большой разницы между этими «хозами». А я, дурень, за годы лагерей и тюрем как-то вообразил, что в совхозе «жить можно», и старался переубедить Ларису.

И еще меня подталкивало в Глинники сообщение о том, что там помимо сельскохозяйственных работ имеется еще и какое-то строительство. Уж где-где, а на строительстве-то всегда можно пристроиться на какую-нибудь работу, если тебе приспичило и ты не привередничаешь.

— Ведь топор в руках я могу держать, — ободрял я Ларису, — да и землю рыть или таскать носилки тоже не привыкать.

Добрались мы до этих Глинников поздним вечером, когда солнце уже село за колючим горизонтом. Само село выглядело очень привлекательно. Центральная его улица по обеим сторонам дороги украшалась высоченными густыми липами. Была улица по-деревенски широкой и как бы не имела проезжей части. Так казалось потому, что она на всем протяжении поросла густым зеленым ковром.

Все дома здесь были старинной постройки, почти каждый имел когда-то высокое крыльцо с парадным входом с улицы. Сейчас же эти двери были заколочены, и вход в дом был со двора. Все подсказывало, что когда-то это село было процветающим и многолюдным. Сейчас же стояла удивительная тишина. Был поздний вечер, и ни коров, ни кур не было видно. Даже собаки редко давали о себе знать. Было приятно и даже как-то необычно шагать по такой улице в наше время. Казалось, что вот сейчас из какого-нибудь переулка или с околицы раздастся колокольчик и по зеленому ковру улицы пронесется такая знакомая нам всем по картинкам тройка. Или наткнешься вдруг на цветастый хоровод молодежи с гармоникой и плясками. Но нет. Все это уже давно забыла эта милая улица. Село казалось вымершим. Если и угадывались в каких-нибудь домах признаки жизни, то и в них даже не зажигали света, и дома смотрели друг другу в слепые глазницы через не тронутый ни следом машины, ни даже телеги ковер улицы.

Мы шли под густыми кронами величественных деревьев, присматриваясь к домам. Здесь тоже много было домов, у которых окна были заколочены крест-накрест досками. И мы их оценивали и примеряли к себе. Где-то ближе к центру деревни мы наткнулись наконец на живых жителей. Маленькая компания старушек сидела у калитки одного из домов на широкой скамейке. Они о чем-то тихо и мирно беседовали. У некоторых из них в руках были суковатые палки. Эти посохи были до блеска отшлифованы ладонями хозяек. На нас они смотрели равнодушно, но в разговор вступили охотно. Оказалось, что и тут дома тоже продаются. А вот квартирантов никто не пускает. Нас это удивило. Ведь обычно в тихих местах охотнее пускают квартирантов из-за безденежья. И здесь должны были быть еще более заинтересованы в этом виде дохода, так как остались в селе одни старики и старухи, которые уже или совсем не работают, или работают нерегулярно из-за преклонного возраста.