Масадзи Исикава - Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи

И я просто любил водить тот трактор.

Говорят, что печали и радости следуют друг за другом. Как я это понимаю, люди, кому выпало и пострадать, и порадоваться, должно быть невероятно счастливы. Но есть и такие, на чью долю выпадает одно только горе. Такое мне знакомо.

Я стал водителем трактора летом 1966 года. Вскоре после этого через Красный Крест пришло письмо от брата матери, моего дяди, из Японии. До нас оно добиралось долго и трудно – края его были потрепаны и загнуты, чернила расплылись в нескольких местах. Мать за эти годы несколько раз писала родственникам, но ответа не получала никогда.

И вот наконец письмо с родины. Моя мать с сильным волнением вскрыла его. Она читала его молча и быстро, но когда она дошла до второй страницы, письмо выпало из ее рук, а сама она упала без чувств.

– Мама! Что случилось? Что произошло? – кинулся я к ней.

Я поднял письмо и, пробежав глазами, понял, что умерла ее мать, наша бабушка:

«Твоя мать все время звала тебя на смертном одре».

Я вспомнил последние слова бабушки. «Вы – японцы», – сказала она мне, и я помнил ее печальный взгляд. Она знала свою историю. Она понимала и то, какие ужасные вещи происходят под колониальным господством. Я знал, что бабушка отчаянно пыталась уговорить мать не уезжать из Японии, но так и не уговорила. Я до сих пор помню, как искал ее на станции Синагава – но она так и не приехала проводить нас.

После смерти бабушки лицо моей матери избороздили глубокие морщины. Она внезапно превратилась в совершенно изможденную, обессиленную, безнадежно отчаявшуюся женщину. Это были не старческие морщины – горе и боль вызвали их. Я так хотел облегчить ее жизнь, но представления не имел как. Что бы я ни делал, как ни надрывался, мы продолжали жить впроголодь.

И вскоре нам снова довелось хлебнуть горя…

Погожим весенним днем 1968 года в нашу деревню с грохотом прикатил грузовик. Потом еще один. И еще. Целая воинская часть прибыла в деревню на постой. Один из военных, по-видимому, командир, приказал всем жителям собраться.

Брезгливо оглядев нас, он объявил: «Наш отряд будет дислоцирован здесь».

И ушел.

Дислоцирован? То есть наша деревня станет какой-то военной базой? Гарнизоном? Гарнизоном обычно называют укрепленное и специально оборудованное место, где расквартированы солдаты, охраняющие какой-то объект или район. Но от чего нас оборонять? На нас кто-то собрался напасть? Мы даже не знали названия этой воинской части.

Глава деревни, примчавшись, как на пожар, заявил нам, что эти военные подчиняются непосредственно Ким Чанбону (вероятнее всего, имеется в виду министр национальной обороны КНДР в 60-х гг. – Прим. ред. ). И больше ничего не объяснил. Солдаты пробудут в деревне сколько потребуется и будут оборонять нас бог весть от кого.

Вскоре я выяснил, что этот самый Ким Чанбон и Ким Ир Сен были братьями по оружию. Ким Чанбон стал важной фигурой в партии и автором всех главных военных инноваций. Все вокруг повторяли это, но это никак не объясняло, с какой стати он появился в нашей деревне со своей бандой.

Прошло несколько дней. Всем было не по себе от этого визита, воздух, казалось, искрил от напряжения. Все были настороже и старались не ляпнуть ненароком чего-нибудь лишнего. Однажды утром, собираясь на работу, я заметил пару солдат, направлявшихся к нашему дому.

Я тут же велел матери и сестрам спрятаться и встал в дверях, загораживая вход в дом. Совершенно жуткого вида солдат подошел ко мне.

– Сию минуту собрать вещи и вон отсюда! – скомандовал он.

– Как так? Почему? Может, все же объясните, в чем дело? – спросил я.

Мое сердце колотилось, я страшно волновался, но изо всех сил старался этого не показать.

– Ты еще спрашиваешь почему?! Да потому что ты из этих, из «враждебных», вот почему. Потому что ниже вас уже никого и нет. А теперь убирайтесь!

И, развернувшись, зашагал прочь вместе с другим солдатом.

Оказалось, выгнали не только нас. Нескольким другим семьям также было предписано освободить жилье. Согласно приказу, мы должны были переселиться в деревню Пхёнъян-ри в нескольких милях от нашей. И мы, собрав наш нехитрый скарб, отправились в путь. Добравшись туда, мы убедились, что никакого жилья для нас там нет. Мы нашли временное прибежище в заброшенной лачуге какого-то крестьянина. Мы понятия не имели, что произошло с бывшим ее хозяином – вполне вероятно, что он умер от истощения и отчаяния.

К счастью, мне дали возможность и дальше работать трактористом. Отца и сестер приписали к местной сельхозбригаде. А мать? Мать продолжала ходить по горам в поисках кореньев и грибов, как и прежде.

Несколько военных из отряда Ким Чанбона добрались и до этой деревни. Вели они себя точь-в-точь как уголовники. Крали домашнюю скотину и птицу из личных хозяйств, тут же забивали и съедали украденное. Крали из амбаров кукурузу и картофель. Разорили местную МТС и вывезли оттуда на грузовиках моторы и пилорамы. Они домогались девушек, обещая жениться на них. Они врали, конечно. Мы все ненавидели и презирали их.

Местное партийное руководство в Пхёнъян-ри и нашей старой деревне куда-то пропало. Отныне всем заправляли ребята Ким Чанбона. Вели они себя так, что мы боялись выйти из дому даже днем. Солдаты набрасывались на местных жителей по поводу и без, жестоко избивая их…

Наш полуразрушенный дом уберегал нас от дождя – пусть и с грехом пополам, – но не от ветра. Снег еще не успел сойти, по ночам сильно подмораживало, так что огонь в печи мы поддерживали всю ночь. И хорошо, что нашу хибару продувало насквозь – мы не боялись угореть.

Спать было не на чем, и мы все вместе подбирались ближе к печке, сгрудившись у огня. Иногда даже засыпали. Но ненадолго – какой может быть сон, если ты вертишься от холода – согрев спину, переворачиваешься, чтобы подставить теплу промерзшую грудь. Мы с отцом в этой полудремотной сутолоке постоянно сталкивались головами – иногда это безумно нас забавляло. Долгие страдания порой начинают казаться смешными, так что даже самая отчаянная ситуация вызывает просто сумасшедший хохот. Возможно, это было просто что-то вроде истерики.

Проснувшись как-то посреди ночи, я обнаружил, что Масако, моей младшей сестры, нет. Я в страхе выскочил на улицу. Там я разглядел ее следы на снегу и пошел по ним. Следы привели меня в нашу старую деревню. Масако стояла перед бывшим нашим домом и рыдала.

Завидев меня, она сквозь слезы произнесла:

– Это – наш дом! Я не хочу уходить отсюда!

Посадив ее на плечи, я медленно зашагал в Пхёнъян-ри. Светила луна. Снег блестел и искрился, придавая очарование безрадостному пейзажу. Холод проникал через изодранную одежду, но сидевшая у меня на плечах Масако согревала меня. Устав от плача, девочка задремала. В ту ночь я ощутил такую близость к ней, что мне почудилось, что все ее переживания, все страхи, проникли через тонкую одежонку прямо ко мне в сердце.