Масадзи Исикава - Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи

Головорезы Ким Чанбона продолжали измываться над нами. Они вели себя так, словно мы были их рабами. Мы обязаны были кормить их – тем, что они требовали. И им всегда было мало. И они постоянно твердили свое бредовое: «Мы сражаемся за страну! А защитникам страны нужно больше еды!»

Я хотел их спросить: «Сражаетесь? С кем? Войны нет. Боев нет. О чем вы вообще?! Вы только и знаете, что запугивать честных и трудолюбивых людей. Вы хоть понимаете, что забираете у нас почти последнее ? И после этого вы смеете унижать и избивать тех, кто вас кормит ?»

Разумеется, я помалкивал. Вякни я что-нибудь подобное, меня бы просто убили…

Как ни странно, именно в тот один из самых страшных периодов жизни я внезапно влюбился. Ее звали Рим Суён. Ей было 19 лет, и она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. Я встретил ее на ферме, где она ухаживала за кроликами. Я раньше доставлял траву туда на тракторе. Прежде я подобного чувства не испытывал и не знал, что делать. Стоило мне попытаться заговорить с ней, как у меня будто язык отнимался, и я просто старался не говорить с нею вообще. Но постоянно о ней думал.

Однажды, когда я разгружал траву, она подошла и предложила помочь. Мы работали, как воды в рот набрав. На следующий день она помогла мне снова – и на следующий день тоже. Наконец Рим Суён все же нарушила молчание и спросила, буду ли я участвовать в предстоящих соревнованиях по футболу. Я сказал ей, что нет, поскольку у меня нет спортивных трусов. В следующий раз, когда я увидел ее, она принесла спортивные трусы, которые сама сшила специально для меня из белого нейлона. И тут я выпалил:

– Я люблю тебя! Ты выйдешь за меня замуж?

Классное начало, чтобы закадрить девчонку, да?

Рим Суён застенчиво подняла глаза.

– Ты сможешь уговорить мою мать? – спросила она.

Теперь я знал, что нравлюсь ей. Это окрылило меня.

На следующий день я, набравшись храбрости, пошел к ней в дом. Ее отец давным-давно скончался, у нее оставалась только мать. Я сказал ей, что хочу взять ее дочь замуж. Мать Рим Суён вежливо выслушала меня, не перебивая.

Суён стояла тут же рядом с нею, ловя каждое слово. До сих пор помню эту сцену в мельчайших деталях. Она покраснела, даже уши у нее покраснели.

Мать девушки помолчала немного – тягостно и печально. Мое сердце колотилось, было такое чувство, что оно вот-вот выскочит из груди.

– Мне очень жаль говорить так… Но муж-японец для моей дочери… Боюсь, это невозможно.

Она говорила, будто стыдясь своего решения. Я почувствовал, что она силится найти объяснение, которое так или иначе успокоило бы меня.

– Понимаете, дело в том, что… Конечно, я уверена, что вы – вполне порядочный молодой человек… Я нисколько в этом не сомневаюсь. Но вот… Если моя дочь выйдет за возвращенца, ну, в общем, нам всем это навредит. Поймите меня правильно.

Я сжал кулаки так, что пальцы побелели. И посмотрел на Рим Суён. Она стояла белая как мел.

Не помню точно, что было после того, как мать Рим Суён отказала мне. Должно быть, я просто убежал от охватившего меня стыда. А вот о чем тогда думал, помню:

«Что ты вбил себе в голову? Человек, ничем не отличающийся от нищего! Кто в здравом уме надумает выйти за тебя?»

Просто смешно и подумать, чтобы мать Рим Суён дала согласие.

Когда я после этого увидел Суён на ферме, первой мыслью было бежать с глаз долой. Но девушка обняла меня и прошептала:

– Прости, что так вышло. Забирай меня, и мы сбежим куда-нибудь.

Как мне хотелось убежать с ней – но куда? Куда мы с ней могли сбежать? А что станет с моей несчастной матерью и сестрами? Я бы никогда не смог бросить их; ни за что. Вскоре я узнал, что Рим Суён вышла замуж за какую-то большую шишку в Пхеньяне. И я решил, что больше никогда ни в одну девчонку не влюблюсь…

Год спустя Ким Чанбон со своей солдатней внезапно исчезли. Я не знал, как это объясняли власти, но в деревне поговаривали, что его часть расформировали. Тогда никаких средств массовой информации не было, и все новости распространялись устно, но «сарафанное радио» подводило редко. В свое время я узнал, что Ким Чанбон стал жертвой очередной чистки Ким Ир Сена.

Тривиальная история. Некоторое время Ким Чанбон был ближайшим соратником Вождя. Ким Чанбон был вне критики. Он приложил колоссальные усилия для модернизации и реформирования вооруженных сил. И именно это и погубило его. Благодаря своим заслугам, он создал собственную клику из армейцев. Вскоре под его личным контролем оказался целый район Северной Кореи, ставший фактически его вотчиной. Естественно, Ким Ир Сен увидел в этом угрозу для себя и решил избавиться от военачальника.

Мы сразу же вернулись в Тончхон-ри. К счастью, наш дом все еще стоял. Добравшись до дома, мы принесли воды из колодца, вскипятили ее и подняли тост. Я посмотрел на высохшие лица своих родителей, когда мы пили тот тост. Моему отцу было пятьдесят пять лет, матери – сорок четыре, и у нее оставалось всего 8 зубов. За что же, спрашивается, мы поднимали тост? За лучшее будущее? За возвращение к прошлому? Не знаю. Наверное, мы были просто очень рады, что кошмар Ким Чанбона закончился.

– Хочу съесть рисовый колобок со сладкой красной фасолью, – вдруг сказала мать после нашего тоста.

Отец растерялся, поскольку мать никогда ни о чем не просила. Он прекрасно понимал, что даже такое скромное желание невыполнимо. Красная фасоль была ничуть не дешевле риса, а сахар… И говорить нечего. Мешок сахара стоил 100 вон на черном рынке – бешеные деньги для нас.

– Не волнуйтесь! – сказала она, угадав его мысли. – Подумать, так мне рисовый колобок вовсе не по зубам, даже если бы я и захотела. Зубов у меня почти не осталось, так что отъелась я рисовых колобков.

И просто рассмеялась – и так заразительно!

Я целую вечность не слышал маминого смеха. И тоже рассмеялся, а в конце концов мы все стали хохотать. И смеялись до слез.

Три следующих года после роспуска воинства Ким Чанбона прошли без особых событий. Мы продолжали бороться за выживание. Но жизнь наша, по крайней мере, была спокойной. Единственное заслуживающее упоминания событие – предложение, которое сделали моей сестре Эйко, когда ей исполнилось двадцать три. Это был молодой человек по имени Кан Гисон. Его семья была родом из Кобе. Его отец умирал от рака в последней стадии, и сын во что бы то ни стало хотел жениться до кончины отца. Семья была зажиточной – редкость для возвращенцев, и мой отец считал, что наши семьи – не пара. Он вежливо отклонил предложение. Но невзирая на его отказ, мать Кана стала приезжать к нам и умолять отца изменить решение.

– Я хотела бы, чтобы ваша дочь стала моей невесткой, – повторяла она. Но мой отец был неумолим.