Александр Ливергант - Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

Клянусь, что неукоснительно следовала всем пунктам настоящего контракта. Подписано: Mandril Sarcopagus F.V.R.R.N.S. В.В., 19 июня 1914 года».

Последний, восьмой пункт контракта выполнить было сложнее всего. Вирджиния всем и всеми недовольна. Недовольна врачами с их «пустопорожними» наставлениями и неоправданными, как ей кажется, страхами. Недовольна издателями журналов. Если ей не присылают книги на рецензию – значит, про нее забыли; если книг присылают слишком много – значит, не дают ей писать свое. Недовольна Леонардом и сиделками с их назойливой опекой; Леонардом – в первую очередь. «Леонард сделал из меня коматозного инвалида», – жалуется она. Из мужа и друга он и в самом деле превратился в опекуна, даже охранника. Они уже давно спят в отдельных комнатах, Леонард регулярно оставляет жене на столике предписания вроде тех, которые мы привели.

«Она должна приехать в Гарсингтон, – пишет примерно в это время Клайв Белл Ванессе, – если Вулф ее отпустит – но ведь он не отпустит».

Нелегко, конечно же, приходилось и Леонарду, который пребывал в постоянной тревоге за жену. Нелегко, собственно, приходилось обоим: отношения мужа и жены в эти месяцы если и не ухудшились, то заметно осложнились, они выводят друг друга из себя. Вирджиния Леонарда – своим упрямством, непредсказуемостью, раздражительностью. Леонард Вирджинию – вспыльчивостью, обременительной заботливостью, дотошностью, несговорчивостью, гипертрофированным чувством ответственности.

И огромным количеством неотложных и важных дел: в эти годы Леонард нарасхват. Он и автор многочисленных статей по политическим и экономическим вопросам. И организатор и участник конференций Фабианского общества. И постоянный секретарь Исполнительного комитета лейбористской партии по международным вопросам. И издатель журнала «Принципы продолжительного мира» при Лиге наций. И автор не только романов и рассказов из цейлонской жизни, но и «нехудожественных» книг: «Кооперация и будущее промышленности», «Будущее Константинополя». И сотрудник таких авторитетных периодических изданий, как New Statesman and Nation, «Война и мир», «Международное обозрение» .

Вслед за мужем и Вирджиния, не успев поправиться, рвется сесть за работу; близкие ее удерживают, пичкают советами, опасениями, рекомендациями – и горячим молоком. В своих воспоминаниях Леонард подробно описывает зигзаги состояния Вирджинии за долгие месяцы болезни. И не месяцы, а годы, десятки лет. Болезнь ведь продолжалась всю жизнь. Были периоды, причем многолетние, заметного улучшения, срывы случались – но не такие тяжелые, как предвоенный. Беда, однако, заключалась в том, что Вирджиния была хроником. Депрессивным (и, как следствие, маниакальным) был у нее общий настрой, своеобразный фон, сопровождавший ее постоянно, и из этого порочного круга выхода не было. Даже в относительно благополучные периоды, когда Вирджиния была в состоянии работать, общаться, путешествовать, всегда существовала угроза рецидива, и он мог начаться в любую минуту. И по любому поводу: ссора с сестрой, либо с мужем, либо со служанкой Нелли, с которой Вирджиния не ладила. Или отрицательная рецензия, или завершение работы над книгой, когда ей казалось, что ничего из задуманного не получилось и грозит провал.

Три слова – «пустота, бесцельность существования» – встречаются в ее дневниках часто и в разные годы. Депрессия порождает депрессию и вызывает страх; страх, что опять начнутся непереносимые головные боли, зазвучат голоса, будут преследовать навязчивые идеи. Что нельзя будет писать и даже читать – во всяком случае, столько, сколько хочется. Что придется неделями лежать в постели: «Вот я, прикованная к моей скале» [44] «Дневник писательницы». C. 70–72. 18 августа 1921 г. .

Страх и раздражение. Вирджиния недовольна «собственной безмозглостью и нерешительностью» и преследующей ее болезнью: «Вечное чувство, что надо подавлять себя, держать под контролем» [45] Там же. C. 302. 21 июня 1936 г. . И еще одно чувство – жалость к себе; в такие минуты (лучше сказать – часы, дни, недели) ей начинает казаться, что у нее ничего не получается – ни писать книги, ни рожать детей:

«Возможно, я сама подсознательно убила в себе материнское чувство; или это сделала природа» [46] «Дневник писательницы». C. 154. 20 декабря 1927 г. .

Начинает казаться, что жизнь идет мимо, что над ней все смеются и никто с ней не считается. И тогда Вирджиния разражалась в дневнике вот такими щемящими, безысходными монологами:

«Не могу закрыть глаза. Ощущение пустоты; лед не растопить… Мне хочется быть благополучной даже в собственных глазах. А у меня ничего не получается. Детей нет, живу вдалеке от друзей, не могу хорошо писать, слишком много денег трачу, старею. Слишком много думаю обо всяких почему и зачем; слишком много думаю о себе. Мне не нравится, что время проносится мимо. Что ж, тогда надо работать. Но я так быстро устаю от работы – читаю совсем немного, да и пишу не больше часа. Сюда никто не приезжает… Если же кто-то приезжает, я злюсь…» [47] Там же. C. 61. 25 октября 1920 г.

Следствием страха, раздражения, жалоб на судьбу стала мнительность, навязчивое стремление прислушиваться к себе, ежеминутно фиксировать, оценивать свое состояние («слишком много думаю о себе»). Стараться понять, во что может вылиться «мое обычное состояние неадекватного оживления». В дневниках Вирджинии едва ли не на каждой странице читаем весьма красочные описания ее симптомов и состояний:

«Странное шуршание крыльев в голове… мозг закрывается… отказывается регистрировать впечатления… вчера утром появились знакомые искры… всё стало скучным, безвкусным, бесцветным… читаю автоматически, как корова жует жвачку… глаза болят, дрожат руки… кровь не поступает в голову… я думала, в мозгу что-нибудь взорвется… сердце у меня подпрыгнуло и остановилось… мой мозг похож на тугой клубок струн… половина моего мозга совсем высохла…»

Существенная деталь: когда болезнь отступала, Вирджиния помнила почти всё, что с ней происходило, – никакой амнезии. И не только помнила, но и пользовалась бредовым состоянием для воспроизведения внутреннего монолога героев своих книг; болезнь словно бы «способствовала» реализации ее творческого замысла: вспомним хотя бы Септимуса Уоррена-Смита из романа «Миссис Дэллоуэй», его голоса и видения.

В отличие от покончившего с собой после войны Септимуса Смита или погибшего на фронте Руперта Брука, смерть которого стала для Ка-Кокс тяжким ударом, а также Сесила Вулфа, младшего брата Леонарда, убитого в самом конце «этой ужасной войны, от которой никуда не денешься» [48] «Миссис Дэллоуэй». , – блумсберийцы в большинстве своем в мировой бойне не участвовали. Любыми способами стремились избежать призыва и его альтернативы – суда и тюрьмы. Как очень немногие, войну восприняли негативно. И, как очень многие, – панически.