Александр Ливергант - Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

Вместе с тем узнаёт о своей избраннице две не слишком приятные вещи. И та и другая читателю уже известны. Выясняется, что, во-первых, Вирджиния, хоть и искренне любит мужа, но спать с ним не расположена, о чем, впрочем, во время их предсвадебной переписки высказалась однажды начистоту:

«Я иногда думаю, что, выйди я за Вас замуж, у меня было бы всё, абсолютно всё, и тогда я задаюсь вопросом: а есть ли между нами сексуальное влечение? Как я Вам без обиняков вчера сказала, физического желания я к Вам не испытываю. Когда на днях Вы меня поцеловали, желания во мне было ничуть не больше, чем у гранитной скалы».

И с не меньшей прямотой и искренним недоумением писала о том же из Сарагосы Ка-Кокс:

«И почему только людей так волнуют брак и совокупление, как Вы думаете? Почему некоторые наши знакомые меняются, потеряв невинность? Возможно, я не воспринимаю это как катастрофу ввиду своего престарелого возраста – как бы то ни было, я решительно отказываюсь придавать такое значение климаксу и оргазму…»

Умудренная опытом Ванесса, по возвращении молодых из Европы, зная за сестрой эту «особенность», Вулфа – в скором времени он ей разонравится – успокоила.

«Вид у них, когда они вернулись, был очень счастливый, – писала она мужу в декабре 1912 года, – но оба, судя по всему, не могли не думать о фригидности Джинии. Я, возможно, смутила ее, но зато утешила его, сказав, что, насколько мне известно, она и раньше никогда не понимала, отчего мужчины придают такое значение сексуальной страсти. По всей вероятности, она до сих пор не испытывает никакого удовольствия в постели, что, по-моему, довольно странно…» [38] В.Вулф приводит это письмо в своем дневнике 8 апреля 1925 года.

Вулфа эти признания свояченицы едва ли утешили, однако, как показало будущее, на дружной многолетней жизни супругов отсутствие со стороны жены «сексуальной страсти» не сказалось, а, может, – особенно если учитывать, неравнодушное отношение Вирджинии к представительницам своего пола – их долговременному и прочному союзу отчасти даже и способствовало:

«Трагедии спальни», по выражению Толстого [40] «Человек переживает эпидемии, ужасы болезней и всякие мучения души, но на все времена для него самой мучительной трагедией была, есть и будет – трагедия спальни». Из воспоминаний М.Горького о Толстом. , в отношениях мистера и миссис Вулф не произошло. Они и в самом деле – не только с виду, но и по существу – были счастливы. Вирджиния вряд ли рассчитывала, что этот союз, строящийся на единомыслии, исключительном взаимном уважении и исключительном же трудолюбии обоих, окажется столь удачным; но, сказав 29 мая 1912 года «да», она не ошиблась:

«Л. и я были слишком счастливы… Никто не скажет обо мне, что я не знала настоящего счастья… Случайно пошевелившись в луже счастья, я могла бы сказать: это всё, чего я хочу. Ничего лучше мне не было нужно…»

Словосочетание «лужа счастья» несколько настораживает, и тем не менее…

Во время свадебного путешествия выяснилась и еще одна малоприятная вещь: молодая жена душевно больна, подвержена частым и тяжким психическим срывам. «Нарушением чувства пропорции» назвал бы этот ее недуг «жрец науки и целитель духа» сэр Уильям Брэдшоу из «Миссис Дэллоуэй».

Леонард, конечно, догадывался, что жена больна, не раз слышал от ее старавшихся отшучиваться родственников, что «у нашей Джинии не все дома», но, пока они не вернулись из свадебного путешествия по Европе, не подозревал, насколько больна.

Меж тем Вирджиния «медленно, но верно» втягивалась в очередной, уже четвертый по счету кризис – как вскоре выяснится, самый в ее жизни тяжелый и продолжительный. Основная причина на этот раз – волнение, причем совершенно неадекватное, из-за романа «По морю прочь», который она, как выразился Леонард, «с изуверской интенсивностью» переписывала – последний раз, уже набело – в конце 1912-го – начале 1913 года, напечатав за два месяца 600 страниц. Пока роман годами писала – волновалась, что никогда не допишет; потому так и торопилась. Когда же, наконец, дописала, – что книга никому не понравится и ничего, кроме смеха, у читателя не вызовет.

«И будет стыдно за этот подлог, за дурной сон идиотки; за подлог, никому на свете не нужный. Каково это – проснуться однажды утром и обнаружить, что ты мошенница? Этот ужас был частью моего безумия», – вспоминала она впоследствии.

В марте 1913 года рукопись «По морю прочь» была с энтузиазмом принята Джеральдом Дакуортом, и это при том, что Вирджиния убедила себя: напечатан роман не будет.

«Они роман не возьмут, – писала она Вайолет Дикинсон, – а ведь он не так уж и плох».

А летом у нее развернулась затяжная депрессия. Болезнь – маниакально-депрессивный психоз (а если по-научному – биполярное расстройство) – будет длиться с небольшими островками улучшения до осени 1915 года; все это время Вирджиния проведет в Эшеме. Ремиссия же (увы, непродолжительная) наступит, когда она убедится, что принят роман вполне благосклонно, когда, как точно выразился ее биограф Квентин Белл, критика выдаст ей «сертификат душевного равновесия» (“certificate of sanity”). И критики этот «сертификат» выдали – в отличие от врачей.

Началось, как и раньше, с лихорадочного пульса, бессонных ночей и «сверлящих» многочасовых головных болей в течение дня. При их приближении, – вспоминала сама Вирджиния, – «всё начинает искриться и пульсировать», мир словно бы лишается темноты, задернутые шторы, закрытые глаза не помогают. Головные боли сопровождались упадком настроения и сил, подавленностью, чувством вины, отказом от еды, страхом людей. И, что было особенно тревожно, – суицидальными намерениями, без которых, кстати говоря, не обходился ни один ее кризис. Больная слышит голоса́, они нечленораздельны, но полны скрытого смысла, понятного ей одной. Одновременно с голосами возникают видения. Вирджиния боится посторонних, она сильно похудела, поблекла (а ведь еще недавно была царственна, грациозна). Мучается сама и мучает других чувством вины и беспросветного отчаяния, подолгу молчит, погружена в себя, никакого внимания не обращает на то, что происходит вокруг.

Депрессивная фаза сменяется маниакальной: сильное возбуждение, бурная активность, эйфория, лихорадочные поиски врагов. Враги – как после смерти отца в 1904 году, как в 1910 году в Твикенхеме – это сиделки и медсестры, а заодно с ними сестра и муж, они «хотят моей смерти». Нескончаемая (иногда по нескольку дней подряд) лихорадочная, неразборчивая речь, по большей части бессвязная – отдельные, вырванные из контекста слова и восклицания. Больная, если ее не удержать, совершает длинные прогулки, без устали ходит по гостям, порывается чем-то срочно заняться, допоздна сидит над рукописями, запойно читает, говорит без умолку и с таким напором и возбуждением, что ее приходится предупреждать: ради бога, следи за тем, что говоришь. Фантазирует, громко смеется, речь становится малопонятной, после чего, обессиленная, валится в постель, нередко лишается чувств.