Александр Ливергант - Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

Вита, регулярно менявшая любовниц, решительно отказывалась признавать, что между ней и Вирджинией существует сексуальная близость. Всем, кто (как Клайв Белл, например) допытывался, спит ли она с Вирджинией, Вита неизменно давала отрицательный ответ – «никогда». Когда же ее спрашивали, чем она сумела привлечь Вирджинию и завоевать ее расположение, Вита объясняла это нелюбовью подруги ко всему мужскому:

«Мужское начало Вирджинии претит. Она говорит, что женщины стимулируют ее воображение своей грацией и искусством жить».

И борьбой за права женщин, конечно. Так, собственно, оно и было: для Вирджинии лесбийская эротика была неотделима от женской эмансипации.

Вита успокаивала мужа, дабы тот не ревновал: «Я люблю ее, но не могу влюбиться в нее, поэтому не нервничай».

В письме же Леонарду от 17 августа 1926 года она объясняет особенность своего чувства к Вирджинии более подробно и внятно:

«Любовь к Вирджинии – это совсем другое. Это любовь – умом, интеллектом, душой, если угодно. Вирджиния вызывает к себе чувство нежности, и чувство это обусловлено забавным сочетанием в ней силы и слабости. Сила проистекает от рассудочности, слабость же – от страха вновь лишиться рассудка».

Сама Вирджиния с этой теорией не согласна, сильной, рассудочной себя не считает.

«По-твоему, я такая рассудочная (orderly)? Пожила бы ты с недельку в моем мозгу! На него обрушиваются самые неистовые волны эмоций!» – пишет она Вите в марте того же 1926 года.

Жизнь трудоголиков Вулфов не была, конечно же, столь «наполненной и блестящей», как у искательницы приключений Виты Сэквилл-Уэст, однако в целом становилась «лучше и веселее». Воспрял и Леонард: когда жена активна, относительно здорова, много и плодотворно работает, с удовольствием развлекается, – его всегдашняя мизантропия, резкость, вспыльчивость, непримиримость если и дают себя знать, то в гораздо меньшей степени, чем обычно. Разве что дома, во время почти ежедневных размолвок между Вирджинией и Нелли Боксолл, где Леонард, как правило, брал сторону не жены, а служанки, отчего между супругами не раз возникали короткие, но бурные выяснения отношений, которые кончились тем, что место Нелли, проработавшей у Вулфов не один десяток лет, заняла Мейбел – спокойная, выдержанная, но крайне нерадивая и неловкая; Леонард считал, что она Нелли в подметки не годится, и не раз давал ей это понять. Вирджиния же была целиком на стороне новой служанки и выговаривала мужу, что тот не умеет обращаться с прислугой. И радовалась, что наконец-то избавилась от Нелли, от ее постоянных жалоб и истерик (слишком много работы, слишком большой дом, слишком много гостей).

Воспрял Леонард еще и потому, что теперь востребован был и он, и не только как политик-лейборист, лектор, пропагандист и общественный деятель: в марте 1923 года Мейнард Кейнс, возглавивший авторитетный журнал Nation , поглотивший двумя годами раньше Athenaem , издававшийся Марри, предлагает Вулфу место литературного редактора.

Атмосфера в семье теперь не такая напряженная, как раньше, когда Вирджиния болела. Она не устает повторять мужу, как она его любит, как ему обязана. Если он куда-то уезжает, пишет ему каждодневно, основной мотив писем – жить без тебя не могу. И не смогла бы: Вирджиния зависит от мужа всегда, не только когда болеет; полагается на его здравый смысл, практическую сметку, жизненный опыт. Он уже двадцать лет стоит между ней и жизнью (и между ней и болезнью тоже).

Она от души радуется поездке с Леонардом в Испанию (за границей Вулфы не бывали уже очень давно), ездит верхом на муле в горах под Гранадой, ведет путевой дневник – а не «отбывает номер», как это было, когда она ездила с сестрой и Клайвом в Италию. Вот как описывает Вирджинию в то время Квентин Белл:

«Фотографии и портреты ненадежны: собой она была, когда находилась в движении. И тогда напоминала мне какую-то фантастическую птицу. Эта птица резко вскидывает голову и призывно кричит, радуясь какой-то мысли, какому-то слову, какому-то парадоксу, которые овладели ее воображением.

Она отличалась умением удивить собеседника, смутить его непредсказуемыми вопросами, фантазией и смехом – счастливым смехом ребенка, который находит мир более странным, более абсурдным и более прекрасным, чем можно было себе представить. В те годы ее смех был явлением абсолютно естественным».

На мулах разъезжает в Испании, а в Англии и во Франции – на машине; Вулфы приобрели «ланчестер» и неустанно на нем путешествуют; за рулем, конечно же, Леонард, но есть права и у Вирджинии. Водить она не решается, но удовольствие от «мобильности» получает огромное – в тех случаях, когда вообще получает удовольствие от жизни.

«Мы почти целый день разъезжаем по Суссексу, – пишет она в сентябре 1927 года Литтону Стрэчи. – Не понимаю, как мы до сих пор обходились без автомобиля».

Жизнь становилась лучше и веселее, но только уже не в Хогарт-хаусе – и это была главная победа, одержанная Вирджинией в двадцатые годы. Ей наконец-то удалось уговорить мужа переехать из Ричмонда обратно в Лондон, и не куда-нибудь, а в Блумсбери, опять в Блумсбери! К поискам дома в Лондоне она приступает осенью 1923 года, а 9 января 1924-го подписывает контракт десятилетней аренды дома на Тависток-сквер 22. На первом и втором этаже располагалась адвокатская контора, Вулфы же заняли третий и четвертый этажи, а также подвал. В этом четырехэтажном кирпичном доме xix века они проживут, периодически выезжая в «Монашескую обитель», до 1939 года, после чего, поскольку здание шло на слом, переедут неподалеку, в дом номер 37 на Мекленбург-сквер.

Переезд из Ричмонда в центр города, как и всякий переезд, оказался непрост; в основном из-за книг, ведь перевозилась не только обширная семейная библиотека, но и продукция «Хогарт-пресс».

«Живем мы в основном в подвале, – жалуется Вирджиния в письме Литтону Стрэчи от 21 марта 1924 года. – Порядка никакого: бюсты моей мамы стоят на свернутых коврах, в ночных горшках переплетные инструменты. Никогда, никогда не разрешайте паковать ваши книги при переезде – у меня не осталось ни одной целой книжки. Чтобы меня утешить, Несса и Дункан расписали одну комнату».

Самую большую, самую светлую и самую неуютную комнату в задней части дома, бывшую бильярдную, Вирджиния еще до переезда облюбовала для себя. Хозяйке дома эта комната служила кабинетом, а ее домочадцам – библиотекой и, одновременно, издательским складом; пачки выпущенных «Хогарт-пресс» книг возвышались до самого потолка и то и дело обрушивались на пол. Печатный станок, как и в Ричмонде, стоял в подвале, откуда Леонард или Марджори Джоуд беспрерывно поднимались в библиотеку забрать либо принести пачку с книгами или бумагу, что, впрочем, Вирджинии совершенно не мешало: когда она творила, ей было безразлично, кто зашел в комнату и как она, Вирджиния, в эту минуту выглядит. Еще один словесный портрет Вирджинии Вулф тех лет – на этот раз «кисти» Ральфа Партриджа: