Александр Ливергант - Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

…Говорила без умолку, рассказывала истории «из жизни», нередко придуманные от начала до конца, демонстрировала с детства присущее ей неистощимое, иной раз даже довольно навязчивое любопытство: засыпала собеседника, даже и незнакомого, довольно бестактными, часто совершенно формальными вопросами, далеко не всегда ожидая на них ответы – social misbehaviour [93] Недостойное поведение в обществе ( англ .). ей во все времена было свойственно. Особенно доставалось от нее юным, «необстрелянным» дамам.

«Она допрашивала их совершенно безжалостно, вызывала на разговор о высоких материях, после чего своим низким, издевательским голосом, с кроткой улыбкой во всеуслышание высмеивала их абсолютное невежество и бездарность», – рассказывал лет тридцать спустя слушателям Би-би-си Ральф Партридж в передаче «Портрет Вирджинии Вулф».

И не только юным светским знакомым, но и старинным, близким приятельницам.

«Вчера к чаю пришли Вулфы, – вспоминала Анжелика Белл, младшая дочь Ванессы. – Вирджиния была в ударе. Она сидела рядом с Дороти и бомбардировала ее вопросами: “Ну-ка, Дороти, выкладывайте-ка нам ваши лондонские новости. Что вы ели на завтрак? У кого побывали в гостях? Вам понравилось у Кларков? Мэри Хатч была с вами? Во что она нарядилась? Наверняка была похожа на рисунок этого француза… забыла его имя. Волосы фонтаном, узкое атласное платье, заштрихованное сверху донизу. Она в нем смахивает на устрицу, так ведь?”»

Навязчивыми вопросами и фантастическими, сочиненными экспромтом историями и измышлениями дело не ограничивалось. Вирджиния нередко, особенно пребывая в маниакальной фазе, ведет себя вызывающе: с увлечением поддерживает малопристойные, на грани приличия разговоры, строит физиономии за спиной у знакомых, может во всеуслышание процитировать похабный стишок Литтона Стрэчи. Если не желает говорить, может не отвечать на вопросы – «глохнет». Может посреди застолья достать записную книжку и что-то записывать – как правило, это иронический комментарий к происходящему за столом – как знать, возможно, когда-нибудь пригодится. Может уйти, не попрощавшись. Может измываться над ничего не подозревающим собеседником, расточая ему преувеличенно фальшивые комплименты. И за собой это знает: «Ничего не могу с собой поделать».

Стоило ей вернуться в Лондон после размеренного существования, одиночества и неукоснительно соблюдавшегося рабочего ритма в Ричмонде – Родмелле, как ее захватила круговерть светской жизни. Перефразируя «Онегина», можно сказать, что «нб вечер» ее звали не «три дома», а десятки. И, соскучившись по обществу, Вирджиния – если, естественно, была здорова – не отказывала никому: любила уединение, но и светскую жизнь любила ничуть не меньше. Появлялась – как правило, ненадолго и далеко не всегда вместе с вечно занятым Леонардом – на вечерах «Мемуарного клуба», где допоздна, как в далекие блумсберийские времена, велись оживленные философские и литературные споры. На ужинах, которые устраивали кембриджские «апостолы», чьи ряды за это время заметно поредели. На балах-маскарадах, где Мейнард Кейнс с женой-балериной Лидией Лопуховой отплясывали канкан, а Дункан Грант бродил по залу в маске волкодава. На вечеринках с участием «приглашенных звезд» вроде интеллектуалки, поэтессы и критика Эдит Ситуэлл или приехавшей из Парижа американки Гертруды Стайн. На вечерах с фейерверками, джазом, шарадами и кокаином, продолжавшихся до утра и проходивших порой в самых неожиданных местах – в зоопарке, например. На балах-спектаклях, где гости танцевали до упаду, в то время как на импровизированной сцене актеры имитировали половой акт… Ну и, естественно, принимала друзей у себя: в их с Леонардом лондонском доме, о котором мы еще скажем, от гостей, как в свое время в родительском доме на Гайд-парк-гейт, отбою не было.

«Правду сказать, – записала Вирджиния Вулф в дневнике 23 сентября 1933 года, – мне нравится, когда приходят люди, но я люблю, когда они уходят».

А вот как описывает свою насыщенную светскую жизнь сама Вирджиния, сама себе, своей энергии и неутомимости, удивляясь:

«Понедельник: Оззи Дикинсон; среда: леди Колфакс; четверг: встречаюсь у Моргана с Эйбелом Чивалли, обедаю у Уэллса с Арнольдом Беннеттом; с пятницы по понедельник – Лонг-Барн. И так день за днем, вся неделя: смешиваются гнев, невзгоды, радости, скука, воодушевление. Я, как обычно, – поле боя эмоций: думаю о покупке стульев и платьев, ломаю голову, как бы переделать “На маяк”; скандалю с Нелли… Морис Бэринг и Ситуэллы присылают мне свои труды, Леонард продирается сквозь что-то, что он называет “перепиской”, “Хогарт-пресс” поскрипывает, как дверь на несмазанных петлях… И все эти вещи, толкаясь, теснясь, загромождают мой мозг» [94] «Дневник писательницы». С. 96–97. 26 мая 1924 г. .

Продолжается и ее издательская деятельность. В «Хогарт-пресс» Вирджиния незаменима: сегодня она главный редактор, завтра – секретарь, послезавтра – упаковщик и книгораспространитель. И всегда – миротворец; ей постоянно приходится вставать между перфекционистом Леонардом и очередным, как правило, нерадивым директором. Вулфы вынуждены затыкать дыры – в издательстве то и дело меняется состав сотрудников. За обилием дел Леонард издательством почти не занимается, осуществляет теперь лишь, так сказать, идеологическое руководство; обязанности директора, наборщика и бухгалтера совмещает выпускник Кембриджа Джордж Райлендз. И, на свою беду, – книгопродавца. Беда состояла не в том, что Райлендз не справлялся, а в том, что элитарная продукция «Хогарт-пресс» распространителей, как правило, не устраивала. «Современная поэзия? – Сущий бред». «Фрейд? – Чистой воды порнография».

Райлендз пришелся Вулфам по душе, Вирджинии особенно – они часто беседовали «о высоком», не чурались и «низкого», смеялись, друг над другом подтрунивали. Однако долго Райлендз в издательстве также не продержался. Молодой человек с научными амбициями, он спустя полгода вернулся в Кембридж, уступив свое место менее образованному и, главное, менее распорядительному Энгусу Дэвидсону, симпатичному, покладистому молодому человеку, который вечно всё забывал, часто опаздывал и с четким, ответственным, требовательным Леонардом, как и первый директор Ральф Партридж, не поладил. Не сошелся с Леонардом характерами и пятый директор издательства (четвертым был, и совсем недолго, некий Ричард Кеннеди), тоже выпускник Кембриджа и тоже поэт, друг старшего сына Ванессы Джулиана Белла Джон Леманн, «розовощекий крепыш с кудряшками и орлиным профилем», как описала его в своем дневнике Вирджиния. Руководителем Леманн, как и его предшественники, был неважным, проработал в «Хогарт-пресс» всего (целых?) два года, зато привел в издательство новое поколение авторов, главным образом поэтов левого толка: Сэсила Дей-Льюиса, Стивена Спендера, Уистена Хью Одена.