Александр Ливергант - Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

А вот на Вирджинию Вита на первых порах не произвела сильного впечатления:

«Мне она, на мой взыскательный вкус, сначала не показалась: вычурная, напыщенная, разодетая. Гибкая легкость аристократки – но не ум художника. Пишет по пятнадцать страниц в день, только что закончила очередную книгу, печатается у Хайнеманна, всех знает. А я ее узнбю?»

Узнала, однако, довольно быстро; сразу поняла, что Вита – лесбиянка, и в ее обществе, тем более в обществе ее подруг, «сапфисток», как они себя называли, вначале робела, испытывала даже какой-то страх, ощущала словно бы некую исходящую от Виты угрозу. В очередной раз задумалась над тем, что такое дружба женщины с женщиной, чем эта дружба отличается от дружбы с мужчиной, что это ей, Вирджинии, сулит и чем чревато. Задавалась вопросом, почему подобные отношения принято скрывать, держать в тайне:

«Умение дружить с женщинами, наверное, доставляет большое удовольствие – эти тайные, скрытые ото всех отношения сравнимы ли с отношениями с мужчинами?» [99] «Дневник писательницы». С. 103. 1 ноября 1924 г.

А потому первое время старалась держаться с Витой прохладно, соблюдать дистанцию; как небезызвестной героине русской литературы, ей «было это приятно, но почему-то ей тесно и тяжело становилось…» Вот и Вирджинии в присутствии Виты становилось «тесно и тяжело».

Начались любовные игры. Если Вирджиния старается держаться обособленно, то Вита, женщина влюбчивая и чувственная, к тому же распущенная, не скрывает эмоций – и не только от предмета своей страсти, но и от общих знакомых; о том, что Вирджинию это может компрометировать, она вряд ли задумывается.

«Сегодня видела Вирджинию, – пишет она Клайву Беллу в начале 1923 года, вскоре после их первой встречи. – Несказанно прелестна и хрупка… слабый голос и восковые руки. Говорит про себя, что дура дурой, – и тут же отпускает умопомрачительные замечания… Моя привязанность растет. Вирджиния ослепительна, она к себе приручает. И поверженная Вирджиния привлекательна вдвойне. Дорогой Клайв, ради твоей свояченицы я готова на всё».

И, как это вообще свойственно влюбленным, Вита не только сама любит страстно, нетерпеливо, исступленно, но и обвиняет предмет любви в равнодушии, отсутствии взаимности.

«О да, – словно бы с упреком пишет Вита Вирджинии, – Вы любите людей не сердцем, а рассудком».

Она, однако, ошибалась: Вирджиния, особенно когда Вита надолго уезжала (как это было, когда та отправилась к мужу в Персию), без нее скучала, ревновала, ждала ее писем. И в то же время спрашивала себя, в самом ли деле она Виту любит:

«Мои отношения с ней меня забавляют. Мне нравится, когда она со мной, мне нравится ее красота. Люблю ли я ее? Но что такое любовь? Ее влюбленность волнует меня, и льстит, и возбуждает интерес. Это и есть любовь? Да, и потом она потворствует моему вечному любопытству: “Кого она видела? Что делала?” Что же до ее поэзии, то о ней я мнения невысокого».

В отличие от Виты Сэквилл-Уэст, Вирджиния умеет и любит копаться в себе, пристрастно исследовать свои чувства, смотреть на себя со стороны. В ее отношении к людям, тем более самым близким, таким как Вита, постоянно присутствует «диалектика».

«Мне она нравится, и нравится быть с ней, – поверяет она свои чувства дневнику 21 декабря 1925 года. – И нравится ее ослепительность: она, точно яркая свечка, освещает сумрачное помещение в продовольственной лавке в Севен-Оукс… Как всё это воздействует на меня? Очень по-разному. В ней есть зрелость и широта. Она разрезает волны в открытом море, несясь на всех парусах, в то время как я плыву медленно, на мелководье, в виду берега. Ей есть что сказать в любой компании, в ней есть материнская теплота, иными словами… она – настоящая женщина. И в то же время она – сладострастница, в ней сколько угодно чувственности, но нет созерцательности. Проницательностью и глубокомыслием она мне уступает. Пишет со знанием дела, но медным пером. И, однако ж, всё это сознает и окружает меня такой поистине материнской заботой, какая мне и не снилась».

Примечательно, что и Вита, и Вирджиния восхищаются одним и тем же качеством подруги – «ослепительностью». И даже пользуются одним и тем же словом – “splendour”.

Встречаются они часто, подолгу – в основном по инициативе Виты – проводят время вместе, правда, как правило, не наедине. А впрочем, однажды, в разгар их романа, осенью 1928 года, они отправляются вдвоем на целую неделю во Францию, в Бургундию, пренебрегая смущением и даже возмущением обоих супругов (хотя чем мог возмущаться давно живший своей жизнью гомосексуалист Гарольд, трудно сказать). Поскольку Леонард, разобидевшись, на письма жены из Парижа не отвечал, Вирджиния надумала написать Гарольду, которого, еще больше заострив пикантную ситуацию, горячо поблагодарила за жену:

«Я хотела поблагодарить Вас за то, что Вы женились на Вите и тем самым произвели на свет столь очаровательное и совершенно неподражаемое создание. Как бы то ни было, мы провели чудесную неделю, и я никогда в жизни так не смеялась и так много не болтала. Неделя пронеслась, как один миг. Вита была истинным ангелом. Смотрела расписание поездов, платила чаевые, говорила на безукоризненном французском, потакала любым моим прихотям, была бесподобно покладиста, прелестно выглядела, демонстрировала буквально на каждом шагу свой невиданно благородный нрав – даже когда в публичной уборной вместо канализации оказался лишь прохудившийся кувшин. Даже когда потеряла ключи. Короче говоря, нам было ужасно весело».

Подобное «обнажение» отношений Вирджинии не свойственно. Даже в дневнике, которому она доверяет самое сокровенное, о Вите говорится очень кратко, сухо и информативно, что лишь свидетельствует об их близости – ведь портреты Вайолет Дикинсон или Оттолайн Моррелл, как мы убедились, куда многословнее.

«Вита смотрелась как лейтоновская Сапфо… Мы с Витой ездили в Бургундию. Будто одно мгновение… У Виты жизнь наполненная и блестящая; все двери открыты…»

Их близкие, можно даже сказать, задушевные отношения носили в то же время какой-то веселый, игровой характер. С надписью «По-моему, это мой лучший роман» Вирджиния посылает Вите книжный макет с пустыми страницами. Вита отвечает ей миниатюрным садом, выращенным в вазе, а также плюшевым щенком с бутылкой испанского вина в лапах. Они постоянно разыгрывают друг друга. Исполняют парные, контрастные роли: если Вита выступает в роли матери, то Вирджиния – дочери; если Вирджиния изображает болезненную непорочную деву или какого-нибудь оборванца, то Вита, соответственно, строит из себя – и вполне достоверно – богатую, ушлую, предприимчивую искательницу счастья. Если Вирджиния в этой любовной игре исполняет роль интеллектуалки, аристократки духа, то Вита, наоборот, выдает себя за деревенскую дурочку, за тупицу, за «ослика», как называет ее в письмах подруга.