Александр Ливергант - Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

И это при том, что пафос шестидесятистраничного эссе Вулф – «У каждой женщины, если она собирается писать, должны быть средства и своя комната» [167] Вулф В. Своя комната. С. 463–522. – не был рассчитан на читательниц вроде Этель Смит. У нее и со средствами, и со своей комнатой, и не одной, всё было в полном порядке. Впрочем, этим тезисом смысл эссе, конечно же, не исчерпывается.

Когда читаешь первые страницы «Своей комнаты», то вообще кажется, что перед тобой не исследование о правах английских женщин, а нечто вроде путевого очерка о пребывании автора в Оксбридже [168] Оксфорд + Кембридж. со столь свойственными для Вулф острой наблюдательностью, сдержанным, порой едва уловимым скепсисом и столь присущими ей антропоморфными метафорами: «На дальнем берегу застыли в вечном плаче ивы, распустив волосы».

В самом деле, что может быть общего между темой «Женщина и литература», на которую Вулф в октябре 1928 года прочла в Кембридже две лекции, и прогулкой по университетскому городу? Или отдыхом в раздумьях у реки? Или описанием обильного завтрака, которым потчуют уважаемого лектора? Или рассуждениями (в духе эссе из сборника «Обыкновенный читатель») о статьях Чарльза Лэма, стихах Теннисона, романах Теккерея? Вирджиния Вулф сама, кажется, сознает, что «лирическое отступление» затянулось, задается риторическим вопросом: «Но какое всё это имеет отношение к теме моего доклада “Женщины и литература”?»

На самом же деле никакого отступления не было, автор, как и подобает опытному рассказчику, не торопится посвящать читателя в суть дела, его подготавливает. И вот уже лейтмотив эссе звучит в полную силу. «Сильный пол» (на то он и сильный) «в этой таинственной стране неприкосновенен; любое существо мужского пола может уйти с солнца в тень и нисколько не пострадать» [169] В.Вулф. «Харриет Вильсон». .

«Сильный пол» процветает, а «слабый» – нищ и не уверен в завтрашнем дне, неполноценен – с точки зрения мужчины, и умственно, и нравственно, и физически. Отсюда сексистские сентенции типа: «Кошек на небо не берут. Женщинам не написать шекспировских пьес». Женщина необходима мужчине, в первую очередь, чтобы ее принизить (а себя, соответственно, возвысить). Главный источник силы мужчины – «уловка самовозвышения». Чтобы «возвысить» уверенность в себе, следует считать других ниже себя – вот почему мужчины настаивают на низком происхождении женщины, на ее бесполезности, никчемности. Низком в том смысле, что за ними, мужчинами, – традиции, образование, власть, деньги. У женщин же – оттого и их неполноценность – ничего этого нет.

И деньги – едва ли не самое главное. Теперь, когда Вирджиния Вулф нежданно получила от своей умершей индийской тетушки наследство, и немалое (500 фунтов в год), она вдруг осознала, что ей «незачем ненавидеть мужчин», что она обрела «свободу думать о сути вещей, а не о куске хлеба». И хотя писательница и раньше свободно – свободнее многих – думала «о сути вещей», а не о куске хлеба, мы прекрасно понимаем, чту она имеет в виду.

Имеет в виду, что женщина была неспособна написать «Лира» или «Бурю», так как замуж ее выдавали «прямо из детской» и против воли. Так как у нее было много детей и мало денег – и не только в xvi веке, но и в начале xx-го. Право иметь личную собственность, напоминает читателю Вулф, женщина, да и то только замужняя, получила лишь в 1880 году, а право голоса – еще на сорок лет позже. Литературный же талант «не вырастает среди батрачества, темноты, холопства». А если, вопреки всему, и «вырастает», то приносит сплошные несчастья – ведь женскому дарованию противятся условия жизни: карманных денег едва хватает на первостепенные нужды, о своей комнате женщина еще совсем недавно могла только мечтать. Мир, заключает Вулф, оборачивается к талантливой женщине – к сестрам Бронте, к Джордж Элиот, к Джейн Остин, которая, как известно, своей комнаты не имела и прятала свои рукописи от чужих глаз, – не равнодушием, как к Китсу или Флоберу, а откровенной враждебностью. Мир не только держал женщину взаперти, но и лишал возможности общаться, путешествовать, набираться жизненного опыта, «познавать без помех и надзора всё разнообразие человеческой жизни». А что напишешь в четырех стенах?

И то сказать, женская эмансипация (а что такое литература, как не эмансипация?) мужчине невыгодна – вот откуда берутся не лишенные остроумия, хлесткие и циничные поношения вроде «синий чулок с чернильным зудом». Сидите, мол, дома с детьми, а сочинять и публиковаться предоставьте нам. Вам писать негоже, зато, если в жизни мы вас третируем, то в литературе превознесём. Что ж, действительно, Эмму Бовари, Кармен, Манон Леско или Анну Каренину забитой, бесхарактерной никак не назовешь.

Заглавие эссе «Своя комната» имеет (как и почти всякое заглавие литературного произведения) двойной смысл. Практический (и далеко не всегда выполнимый, несколько даже наивный, иллюзорный): заработайте 500 фунтов в год и обзаведитесь своей комнатой, дабы «развить в себе привычку свободно и открыто выражать свои мысли». И символический: для Вирджинии Вулф своя комната – это олицетворение особой творческой силы женщины. Силы иной, чем у мужчины, – ведь женщина столько времени просидела взаперти, что «самые стены насыщены их творческой силой», неуемной фантазией. Коль скоро у женщины появится возможность уединиться и творить в своей комнате, крепости и обители одновременно [170] В романе Вулф «По морю прочь» Хелен Эмброуз обещает Рэчел предоставить ей комнату, где она сможет играть на фортепиано, читать, думать, «уединяться от мира – чтобы ее комната была одновременно и крепость, и обитель». , на своей, так сказать, территории, то даже если двери библиотек, привилегированных школ и университетских аудиторий будут для нее по-прежнему закрыты, свобода мысли и отсутствие запретов будут ей обеспечены.

Кстати, о школах и университетах. Вирджиния Вулф подробно пишет и о том, что женское образование нуждается в коренной перестройке, равно как и профессионализация женского труда; настаивает на необходимости поддержки трудоустройства женщин. Пишет она об этом, правда, не в «Своей комнате», а в эссе, и тоже весьма пространном, «Три гинеи», вышедшем десять лет спустя, в 1938 году, перед самой войной. Для Вирджинии Вулф просьба, с которой к ней обратились, – пожертвовать одну гинею в пользу антивоенного фонда «для защиты культуры и интеллектуальной свободы» – неразрывно связана с поддержкой реформы женского образования и трудоустройства [171] См.: Вулф В. Три гинеи / пер. Н.И.Рейнгольд // Мосты через Ла-Манш. Британская литература 1900–2000-х. С. 357–401. .

И всё же суфражистки вряд ли остались довольны «Своей комнатой» и теми выводами, которые делает писательница и которые никак не согласуются с односторонней, узколобой позицией «принципиальных» борцов за права женщин. Ведь, обрисовав, и крайне нелицеприятно, историю и идеологию женского вопроса в Англии, Вирджиния Вулф заканчивает свое эссе вполне миролюбиво, я бы сказал, диалектично: мужское и женское начала равноправны («Великий ум – всегда андрогин», – говорил Кольридж), способности человека, вне зависимости от его пола, раскрываются «при полном слиянии мужского и женского начала». Не об этом ли и «Орландо», где прочитывается «идея об андрогинности творческого сознания, в котором органично уживаются рациональное (мужское) и интуитивно-чувственное (женское) начала»? [172] Мельников Н. О Набокове и прочем. С. 295. Более того, по Вулф, свобода от вражды полов – признак зрелого сознания, и страсть мужчин к самоутверждению равносильна агрессивным суфражистским компаниям.