Александр Ливергант - Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

Что ж, на сей раз сомнения Вирджинии были, увы, оправданы: «пудинг» и в самом деле получился не слишком съедобным. Что, конечно, вовсе не значит, что Вирджиния Вулф разучилась писать: ее литературное мастерство видно в «Годах», что называется, невооруженным глазом. Видно и узнаваемо.

Узнаваемо неожиданными, изысканными и в то же время точными метафорами, где, как всегда у нее, ведется «мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями» [184] В.Набоков. Постскриптум к русскому изданию «Лолиты». . Луна сравнивается с отполированной крышкой от блюда. «Мелодичные заклинания» оксфордских колоколов, к которым прислушивается студент Оксфорда Эдвард Парджитер, – то с «медлительными дельфинами, которые ворочались в масляном море» [185] Роман «Годы» здесь и далее цитируется в переводе Е.Суриц. , то с «большой рыбиной, плывущей сквозь водянистый воздух».

Немолодое лицо Элинор Парджитер «было изборождено морщинами, как старая перчатка, которую движения кисти покрывают множеством тонких складочек». Лицо престарелой миссис Леви тоже изрезано морщинами, но уподобляется уже не старой перчатке – оно «растрескавшееся, как старый глазированный горшок».

Руки Нелли, сестры Элинор и Эдварда, так толсты, что «напоминали спаржу, суживающуюся к концу». «Ярко-багровая» рука Гиббса, приятеля Эдварда по Оксфорду, напоминает кусок сырого мяса.

Напыщенные старики на оксфордской Хай-стрит походят на вырезанных из камня средневековых химер. Одна из главных героинь романа, сестра Элинор и Нелли, суфражистка Роза Парджитер вскидывает голову, точно кобылица.

Многие сравнения, как это часто бывает у Вулф, антропоморфны. Автомобиль останавливается под статуей, чью «трупную бледность подчеркивал свет фонарей».

Предметы в озаренной бледным утренним светом комнате, где накануне встречались представители сразу трех поколений Парджитеров, «словно пробуждались ото сна, сбрасывали покровы, преисполнялись трезвостью повседневной жизни». «Огонь продолжал гореть, кресла, расставленные в круг, как будто еще держали своими ручками остов прошедшего приема».

Узнаваемы и импрессионистические пейзажные зарисовки, задающие семейной саге поэтическое, отчасти даже фантастическое измерение. Весенним лондонским вечером «освещение переходило от золотого сияния к сумраку и обратно». Столик, за которым дама в шляпке с лиловым пером ест («поклевывает») мороженое в Кенсингтон-Гарденз, освещен пятнистым солнечным светом, «отчего женщина казалась полупрозрачной, как будто она запуталась в световой сети, как будто состояла из текуче-разноцветных ромбов». Застывшие лужи на дороге зимней ночью «глядели глянцевыми глазами».

Портретные зарисовки – меткие, лаконичные; эти «наброски с натуры» очень точно передают особенности того или иного персонажа, его характер, отношение к нему других действующих лиц. Делия Парджитер смотрит на портрет матери, которая умирает в соседней комнате и чьей смерти Делия никак не дождется. И ей видится, что девушка на портрете «как будто наблюдала за собственным затянувшемся умиранием с безразличной улыбкой». Эшли, приятель Эдварда по Оксфорду, тихий, вкрадчивый, затаившийся, двигается так, «будто столы и стулья излучали какое-то поле, которое он ощущал невидимыми антеннами или усами, подобно кошке». Во время похорон миссис Парджитер Дигби, шурин полковника, «держал свой цилиндр обеими руками, как некий священный сосуд, и являл собой образ скорбного благочестия».

А вот жутковатый портрет, а лучше сказать, карикатура на состарившегося ученого-классика Эдварда Парджитера: он «походил на насекомое, из которого выели всю плоть, оставив только крылышки и хитиновую оболочку». В старости Эдвард двигается, «повинуясь привычке, но не чувству» – чувств не осталось, и откидывает голову назад примерно так же, как его сестра Роза; она – как кобылица, он – как «закусивший удила конь».

Узнаваема Вирджиния Вулф и своей поистине толстовской, хищной наблюдательностью, прозорливостью, умением передать характер героя через его ощущения, поступки, физическое действие. Непоседливая, воинственная, вспыльчивая Роза Парджитер, когда, в старости оглохнув, откидывает голову, становится похожа на военного. Лихач-шофер за рулем автомобиля, на котором едет в шотландское поместье Китти, «немного подается всем телом то вперед, то назад, будто подгоняя лошадь». В какой-то момент внучатой племяннице Парджитеров Пегги начинает казаться, что «напряжение вокруг ее губ и глаз видно со стороны». Когда она высмеивает собеседника, у нее возникает странное чувство, будто «издевка царапала по бедру; удовольствие согревало позвоночник».

Чтобы наметить линию героя на протяжении всей его дальнейшей жизни, Вулф бывает достаточно удачно найденного эпитета, всего одного словосочетания. Своевольная Роза появляется в романе «чумазой негодницей», как зовет свою любимицу полковник, но одновременно и «огненной Розой, шипастой розой», как называют ее братья и сестры. Со временем «огненная, шипастая Роза» не раз докажет свою «огненность» и «шипастость»: став суфражисткой, будет устраивать митинги, конфликтовать с полицией, бить стекла, сидеть за решеткой.

Покладистую Элинор в семье с детства зовут «утешительницей, миротворицей, смягчавшей все бури и тяготы семейной жизни». Семейной – но не своей собственной. «У меня не было никакой жизни», – признаётся она уже старухой. В цитате из «Антигоны» «О моя растраченная юность!» выразилась судьба переводчика трагедии Софокла Эдварда, вечного холостяка, целиком посвятившего себя науке, «липнувшего к поверхности слов», как Невил из «Волн».

Узнаваемы в «Годах» и мотивы, которые мы встречаем и в других романах Вулф. Мотив подложного, фальшивого чувства, к примеру. Правовед Моррис Парджитер сетует, что «заперт тут со всеми этими женщинами, окруженный ненастоящими чувствами».

Глядя во время поминальной службы на застывшего, окоченевшего от горя отца, Делия с трудом сдерживается, чтобы не расхохотаться – в искренность чувств потерявшего жену полковника она не верит: «Так никто не может чувствовать… Он переигрывает. Никто из нас ничего не чувствует, мы все притворяемся».

Или, скажем, мотив разоренного, брошенного семейного гнезда – мотив, который так ощутим, так значим в романе «На маяк». В «Годах» это запертый, опустевший после смерти полковника Эйбела Парджитера дом на Эберкорн-Террас; теперь он сдается внаем. Дом гулкий от пустоты, с голыми стенами, на которых видны следы от вывезенных картин и мебели. Мотив этот, конечно же, биографический, выстраданный: создательнице «На маяк» и «Годов» слишком хорошо запомнился отъезд младших Стивенов из дома на Гайд-парк-гейт после смерти сэра Лесли, хотя сама Вирджиния в переезде на Гордон-сквер, как мы знаем, не участвовала.