Джеймс Коми - Высшая степень преданности. Правда, ложь и руководство

Когда я наконец добрался до дома в ранние утренние часы четверга 11 марта, в доме было темно и тихо. Патрис и пятеро детей давно спали. Патрис знала, что я несколько дней пытался справиться с очень сложной проблемой, включая серьёзный конфликт с Белым домом. Я не мог ей всё рассказать, потому что любой разговор на секретные темы требовал, чтобы у обоих участников были соответствующий допуск и рабочая необходимость в этой информации. У неё не было ни того, ни другого. Эта отдалённость от семьи и ближайших друзей добавляла мне стресса, как это бывает у многих пар, вовлечённых в секретную работу. Я мало спал и был глубоко обеспокоен, хотя она не знала причину этого. Я направился на кухню перехватить снек. Патрис распечатала выдержку из моей речи на слушаниях по утверждению в Сенате — менее чем шестью месяцами ранее. Она с детьми в тот день сидела позади меня, когда сенаторы давили на меня на тему того, как в качестве заместителя генерального прокурора я буду справляться с конфликтами с Белым домом. Контекстом их вопросов являлось, как я буду вести политически спорные расследования, но она прилепила часть моего ответа на дверь холодильника:

Меня не волнует политика. Меня не волнует целесообразность. Меня не волнует дружба. Меня волнует поступать правильно. И я никогда не стану частью чего-то, что считаю фундаментально неверным. Я имею в виду, очевидно, что все мы принимаем политические решения, с которыми люди не согласны, но я буду поступать правильно.

Я проснулся всего через несколько часов, чтобы узнать новости о том, что ночью в Мадриде террористы атаковали пригородные поезда. День был посвящён тем ужасным нападениям и нашим усилиям, совместно с ЦРУ и другими разведывательными агентствами, выяснить, была ли серьёзная угроза схожего сюжета в нашей собственной стране. Мы заранее встретились в штаб-квартире ФБР, а затем с директором Мюллером поехали на брифинг в Овальном кабинете по угрозам. Мы встретились с президентом, вице-президентом, и их старшими должностными лицами. Никто не упоминал о «Звёздном Ветре».

После брифинга я остановил в коридоре Фрэн Таунсенд. Я знал Фрэн с тех дней, когда мы были прокурорами в Нью-Йорке. Теперь она служила заместителем советника по национальной безопасности Конди Райс. Райс не было на той встрече с вице-президентом во вторник. Было ли возможно, что советник по национальной безопасности не была посвящена в программу «Звёздный ветер»? Если её посвятили сейчас, гадал я, не могла ли она стать голосом разума?

Я сказал Таунсенд, что хотел бы назвать ей термин, и мне необходимо знать, узнает ли этот термин её босс. Фрэн выглядела озадаченной, но я наседал. «Звёздный Ветер», — сказал я. — «Мне нужно знать, знаком ли ей этот термин». Она ответила, что выяснит. Позже в тот день Таунсенд позвонила мне сказать, что её босс знала этот термин, была полностью в курсе, и ей нечего было добавить. Я не получу помощи от Райс.

Когда я вернулся в Министерство юстиции, Голдсмит и Филбин подтвердили, что Белый дом замолчал на тему «Звёздного Ветра». Мы ждали. Позже днём они вдвоём пришли ко мне. Президент продлил действие программы, несмотря на наши предупреждения. В новом указе были некоторые существенные отличия. Строку для подписи генерального прокурора удалили, и заменили её строкой для подписи советника Белого дома Эла Гонсалеса. Эддингтон также добавил формулировку, чтобы одобрить действия АНБ, не покрывавшиеся его ранними проектами президентских указов.

Мы здесь закончили. Я знал, что это будет моя последняя ночь на правительственной службе. Как и у Боба Мюллера. Как и я, он не смог бы продолжать служить в администрации, собиравшейся приказывать ФБР принимать участие в не имевшей законных оснований деятельности.

Я набросал прошение об отставке и отправился домой, где рассказал Патрис, что увольняюсь на следующий день. И снова мне пришлось опустить подробности того, почему.

Утро пятницы 12 марта было хмурым. Я встал и уехал до завтрака, так что не слышал, как Патрис сказала детям: «Возможно, у папы будет новая работа, но всё будет хорошо». Мы с Бобом Мюллером просмотрели ходатайства на нашем обычном утреннем заседании в штаб-квартире ФБР по террористическим угрозам, а затем вместе поехали в Белый дом на регулярный брифинг в Овальном кабинете по угрозам. Мы молча стояли, глядя в окно на Розовый сад, пока ждали, когда откроется дверь рядом с дедушкиными часами, чтобы присоединиться к утреннему президентскому брифингу. Я старался запомнить вид, который больше никогда не увижу. Дверь открылась.

Заседание казалось сюрреалистичным. Мы говорили о Мадриде, об Аль-Каиде, о чём угодно, кроме конфликтной ситуации, угрожавшей свалить администрацию. Затем мы встали и направились к двери. Мюллер шёл впереди. Я как раз огибал край дивана в нескольких шагах от двери, когда услышал голос президента.

— Джим, — произнёс президент, — найдёшь минутку поговорить?

Я вернулся, и президент Буш провёл меня через Овальный кабинет по короткому коридору в личную столовую президента. Мы сели за столом с одним стулом по каждой из четырёх сторон; президент сел спиной к окнам, а я занял ближайший к двери стул.

— Ты плохо выглядишь, — начал президент, с типичной прямотой добавив, — Нам не нужно, чтобы кто-нибудь ещё свалился. — Один из моих коллег из другого агентства потерял сознание, выходя из Западного Крыла днём или около того ранее.

— Я мало спал, — признался я. — Ощущаю громадную ношу.

— Позволь мне снять эту ношу с твоих плеч, — сказал президент.

— Хотел бы я, чтобы вы могли, господин президент. Но вы не можете. Я ощущаю себя стоящим посреди железнодорожных путей. Приближается поезд, собирающийся переехать меня и мою карьеру, но я не могу сойти с путей.

— Почему?

— Потому что мы просто не можем найти ни одного разумного аргумента в поддержку частей программы «Звёздный Ветер».

Затем мы обсудили детали программы и её сомнительные части. Я закончил, сказав: «Мы просто не можем ручаться за её законность».

— Но я говорю, что есть закон для исполнительной власти, — ответил он.

— Вы, сэр. Но только я могу сказать, что Министерство юстиции может признать законным. А здесь мы не можем. Мы сделали всё, что могли, но, как сказал Мартин Лютер: ‘Вот я стою здесь. Я не могу делать ничего другого’.

— Я просто хочу, чтобы ты не выплёскивал на нас эти возражения в последнюю минуту.

Я был в шоке. — «Господин Президент, если это то, что Вам сказали, то Ваши сотрудники ввели Вас в заблуждение. Мы несколько недель говорили им об этом».

Он сделал паузу, словно переваривая это открытие. — «Можешь просто дать мне время до 6 мая, чтобы я мог попытаться внести законодательные правки? Эта программа действительно важна. Если я не смогу поправить её, то закрою».