Джеймс Коми - Высшая степень преданности. Правда, ложь и руководство

Генеральный прокурор Линч согласилась, что имело смысл это сделать. Но затем быстро добавила: «Назови это ‘вопросами’».

— Зачем? — спросил я.

— Просто назови это ‘вопросами’, — последовал ответ.

В тот момент до меня дошло, что этот вопрос терминологии был поразительно схож с борьбой, которую в июле развернула кампания Клинтон против «Нью-Йорк Таймс». С тех самых пор команда Клинтон применяла множество эвфемизмов, чтобы избежать использования слова «расследование». Похоже, генеральный прокурор направляла меня придерживаться той стратегии кампании Клинтон. Её «просто делай так» в ответ на мой вопрос указывало, что у неё нет юридических или процедурных обоснований своей просьбы, по крайней мере ни одного, основывавшегося на нашей практике или традициях. В противном случае, полагаю, она бы так и сказала.

ФБР не занимается «вопросами». Этот термин ничего не означает на нашем языке, и утверждать обратное означало вводить в заблуждение. Вероятно, это была ошибка, что я не настоял на своём. Но в тот момент я решил, что её просьба была слишком пустяковой, чтобы спорить, особенно в своей первой схватке с новым боссом. К тому же, я был уверен, что в любом случае пресса и общественность совершенно не проводили различия между «вопросами» и «расследованием». Возможно, она тоже это знала. Я знаю, что участники нашей встречи от ФБР считали её просьбу откровенно политической, когда мы впоследствии говорили об этом. Так же, как и по крайней мере один из старших руководителей Линч. Джордж Тоскас, тогдашний человек номер три в Отделе национальной безопасности министерства, который мне нравился, улыбнулся команде ФБР, когда мы покидали зал, и саркастично произнёс: «Ну, теперь вы Федеральное Бюро Вопросов ».

Я последовал указанию генерального прокурора во время своего регулярного ежеквартального круглого стола с прессой 1 октября 2015 года. Когда репортёр задал вопрос о «расследовании», я ответил, что внимательно слежу за ним. Я сказал, что уверен в том, что у нас есть «ресурсы и персонал, выделенные на решение данного вопроса, как и всегда, когда мы делаем свою работу, так что мы в состоянии выполнять её профессионально, оперативно и независимо».

Я сделал то, что мне приказал сделать мой босс. Я сказал «вопрос». Как и ожидалось, пресса все как один упустили разницу, и сообщили, что я подтвердил существование расследования. С этого момента я называл его настоящим именем — у нас открытое «расследование», и больше я не буду его комментировать. Пока мне не пришлось много месяцев спустя.

* * *

Следователи «Полугодового Экзамена» упорно трудились всю зиму, роя в поисках доказательств, которые помогут нам установить, о чём думала госсекретарь Клинтон, когда устанавливала свою систему электронной почты, и когда ей пользовалась. Они прочитали каждое электронное письмо, которое смогли отыскать, они искали электронные письма в почтовых ящиках других, кому она могла писать, они отследили людей, устанавливавших ей систему, обслуживавших её, и поставлявших ей мобильные устройства, и они опросили каждого, работавшего с ней в Государственном департаменте. Надзорный следователь и аналитик примерно каждые две недели встречались со мной, чтобы держать в курсе работы их команды, значительная часть которой заключалась в кропотливом восстановлении электронных записей. К примеру, агенты обнаружили подлежавший списанию сервер, на котором когда-то размещался домен её личной электронной почты, но программное обеспечение электронной почты было удалено техническим персоналом в обычном порядке, когда сервер заменили, это как если бы на дно сервера бросили миллионы крошечных фрагментов электронных писем. С невероятным кропотливым мастерством команда ФБР вновь собрала обратно большую часть этой умопомрачительной мозаики.

Тем не менее, к началу 2016 года начинало казаться, что у нас нет подлежащего судебному преследованию дела. Нам было необходимо проделать ещё большую работу, и необходимо опросить госсекретаря Клинтон — то, что следователи, как обычно в делах подобного рода, оставили на потом, после того, как соберём всю доступную информацию. Но до сих пор мы не нашли доказательств, которые могли вылиться в подлежащее судебному преследованию дело. Мы знали, что Министерство юстиции в подобной ситуации никогда не привлечёт — и никогда не привлекало — к уголовной ответственности без убедительных доказательств того, что объект нашего расследования знала, что делала что-то, чего не должна была делать. Случайность, небрежность, и даже крайняя беспечность по отношению к секретной информации не являлись чем-то, подлежащим уголовному преследованию. Никогда. Для действующего правительственного чиновника, конечно же, у такой небрежности будут серьёзные последствия, включая реальную возможность потери доступа к секретной информации или увольнения, но уголовного преследования не будет.

Если расследование продолжило бы двигаться по той же самой траектории, то задача состояла бы лишь в том, чтобы закрыть дело таким образом, чтобы сохранить уверенность американского народа, что их система правосудия работала честным, компетентным и деполитизированным образом. Конечно, мы бы ни за что не убедили в этом крайних ненавистников Клинтон в средствах массовой информации, но, надеюсь, мы смогли бы убедить большинство справедливых и непредвзятых американцев.

Но в начале 2016 года дело получило развитие, грозившее значительно осложнить эти усилия. Развитие, по сей день всё ещё неизвестное американской публике. В то время нас предупредили о некоторых попавших в руки правительства Соединённых Штатов материалах. Они поступили из засекреченного источника — источник и содержание тех материалов по сей день, как я пишу эти строки, остаётся секретным. Став достоянием общественности, эти непроверенные материалы несомненно были бы использованы политическими оппонентами, чтобы вызвать серьёзные сомнения в независимости генерального прокурора при расследовании в отношении Клинтон.

Я, например, не видел никаких случаев, когда бы генеральный прокурор Линч вмешивалась в ход расследования. Фактически, я совсем не говорил с ней об этом деле после нашего разговора «назови это вопросами» в конце сентября. Хотя в тот момент у меня вызвало озабоченность её распоряжение, впоследствии я не увидел никаких указаний на то, что она как-то контактировала со следователями или прокурорами по этому делу. Однако меня беспокоило существование секретной информации, которая однажды — скорее всего, спустя десятилетия — станет достоянием общественности, и будет использована для того, чтобы поставить под сомнение добросовестность расследования, и, что более важно, поставит под сомнения независимость ФБР.