Джеймс Коми - Высшая степень преданности. Правда, ложь и руководство

Во время очередного зигзага разговора он спонтанно поднял то, что назвал «темой золотого дождя», повторив многое из того, что сказал мне ранее, и добавив, что его беспокоит, что может быть «хотя бы один процент вероятности» того, что его жена Меланья думает, что это правда. Это меня немного смутило, потому что я тотчас начал гадать, почему его жена должна думать, что есть хоть какая-то вероятность, пусть и небольшая, что он был в Москве с мочившимися друг на друга проститутками. При всех моих недостатках, существует нулевая вероятность — буквально, абсолютно нулевая — что Патрис поверит утверждению, что я в Москве был с писающими друг на друга проститутками. Она бы рассмеялась над самим предположением. Что это за брак, с каким человеком, что супруга делает вывод, что существует лишь 99 процентная вероятность того, что её муж не делал этого?

Я практически уверен, что президент не знаком с пословицей «Нечестивый бежит, когда никто не гонится», потому что он просто не мог остановиться, продолжая добровольно объяснять, почему это не могло быть правдой, и закончив тем, что сказал, что подумывает попросить меня расследовать эти обвинения, чтобы доказать, что это ложь. Я сказал, что это ему решать. В то же самое время, я выразил озабоченность, что подобная вещь создаст нарратив, что мы проводим расследование в отношении него лично, и добавил, что к тому же очень трудно доказать, что чего-то никогда не было. Он ответил, что, может быть, я прав, но неоднократно просил меня подумать над этим и сказал, что и он подумает.

Один из немногих его вопросов, снова, кажется, возникший из ниоткуда, касался того, как я сравниваю Генерального прокурора Эрика Холдера и Лоретту Линч. Я ответил, что Холдер был намного ближе к Президенту Обаме, что как являлось преимуществом, так и таило в себе опасность. Я в качестве предлога воспользовался возможностью снова объяснить, почему было так важно, чтобы ФБР и Министерство юстиции были независимы от Белого дома. Я сказал, что в этом заключался парадокс: на протяжении истории некоторые президенты решали, что раз от Минюста исходят «проблемы», им следует стараться держать министерство ближе к себе. Но, в конечном счёте, размывание этих границ ещё сильнее усугубляло проблемы, подрывая общественное доверие к ведомствам и их работе. У меня не было ощущения, что он имел хоть какое-то представление о — или заинтересованность в — том, о чём я говорил.

На том ужине мне в голову пришло кое-что ещё касательно Президента Трампа, что я посчитал очень поучительным. Я не помню, чтобы вообще видел, как он смеётся. Не во время светской беседы перед заседаниями. Не во время разговора. Не даже здесь, во время якобы расслабленного ужина. Мысль о человеке, которого я никогда не видел смеющимся, не покинула меня и много месяцев спустя. Мне было интересно, обратил ли на это внимание кто-нибудь ещё, или хоть где-нибудь на тысячах часов видео он смеялся? Он буквально десятилетия провёл на виду у видеокамер, между своей хорошо спланированной карьерой бизнес-магната и годами в качестве звезды телешоу. Так что я из любопытства погуглил и посмотрел видео на ютьюбе. За все свои поиски я нашёл лишь одно видео того, что можно было бы назвать, как Дональд Трамп изображает смех, снятое в январе 2016 года, когда он спросил аудиторию в Нью-Гэмпшире об источнике шума на заднем плане, напоминавшем лай собаки, и кто-то крикнул: «Это Хиллари». Есть риск того, что я слишком широко интерпретирую это, и полагаю возможным, что он может шутить наедине с женой, детьми или каким-либо любимым сотрудником, или что я пропустил набор его смеха на публике, но я не знаю другого избранного руководителя, который бы достаточно регулярно не смеялся на публике. Полагаю, его очевидная неспособность к этому уходит корнями в глубокую неуверенность, в его неспособность быть уязвимым или рискнуть оценить юмор других, что, по зрелом размышлении, на самом деле очень грустно у руководителя, и немного пугает у президента.

Практически в конце нашего ужина он задал ещё один вопрос — сделал первую настоящую попытку узнать что-то о своём госте. Он поинтересовался, как я оказался директором ФБР. В ответ я сказал ему, что был приятно удивлён, что Президент Обама думал об этой должности так же, как я: он хотел компетенции и независимости, и не хотел, чтобы ФБР была вовлечена в политику, а хотел спать ночью зная, что у ФБР хорошее руководство. Я подробно изложил нашу первую дискуссию в Овальном кабинете, которая, как прямо в тот момент пришло мне в голову, являлась полной противоположностью той, что разворачивалась за этим ужином. Президент Трамп ответил, сказав, что счастлив, что я хочу остаться, потому что слышал обо мне столько хорошего от столь многих людей, включая его кандидатур на посты министра обороны и генерального прокурора.

Затем он вернулся к теме преданности, снова сказав: «Мне нужна преданность».

Я снова выдержал паузу. «Я всегда буду честен с Вами», — сказал я.

Он сделал паузу. «Это то, чего я хочу, честной преданности», — произнёс он. Казалось, это удовлетворило его как некий вид «сделки», в которой мы оба были в выигрыше.

Я сделал паузу. «Вы получите её от меня», — сказал я, отчаянно желая закончить наше неловкое противостояние и говоря себе, что достаточно сделал для того, чтобы чётко заявить свою позицию.

В тот момент мне на ум пришло кое-что ещё: «лидер свободного мира», представляющийся великим бизнес-магнатом, ничего не понимал в руководстве. Этичные руководители никогда не просят преданности. Личной преданности требуют те, кто управляют с помощью страха — вроде боссов Коза Ностры. Этичные руководители заботятся о тех, кем руководят, и предлагают им честность и порядочность, приверженность и самопожертвование. Они обладают уверенностью, которая порождает смирение. Этичные руководители знают о своём собственном таланте, но остерегаются своих собственных ограничений — понимать и рассуждать, видеть мир таковым, каков он есть, а не таким, каким они хотят, чтобы он был. Они говорят правду и знают, что принятие мудрых решений требует, чтобы люди говорили им правду. И для того, чтобы получать эту правду, они создают обстановку высоких стандартов и глубокого рассмотрения — не побоюсь этого слова, «любви» — которая строит прочные связи и делает возможными выдающиеся достижения. Этичному руководителю никогда не пришло бы в голову просить преданности.

После десерта — двух шариков мороженого каждому — я отправился домой и написал заметку об этом ужине, что быстро стало моей практикой с Президентом Трампом после тех случаев, когда мы говорили наедине. Я никогда прежде не делал ничего подобного в своих разговорах с другими президентами, и не делал заметок, будучи директором ФБР, о встречах с любыми другими людьми, но ряд факторов свидетельствовал о том, что с этим президентом будет разумно поступать так. Во-первых, мы затрагивали темы, связанные с обязанностями ФБР и лично президентом, и я обсуждал эти вещи с человеком, чью честность я ставил под серьёзное сомнение с тех пор, как наблюдал его президентскую кампанию. Мне нужно было защитить ФБР и себя, потому что я не мог доверять, что этот человек скажет правду о наших разговорах. Как было моей практикой, я распечатал две копии заметки. Одной я поделился с группой старших руководителей ФБР, и затем мой руководитель аппарата подшил её в свои файлы. Другую я запер дома, по двум причинам: я считал эту заметку своей личной собственностью, как дневник; и я беспокоился, что однажды точные воспоминания о разговорах с этим президентом могут оказаться важными, что, к сожалению, оказалось правдой.