Самуил Верников - Записки военного переводчика

Гитлеровцы хорошо знали, где проходит дорога. Еще бы! Ведь она уходила на юг, к Кенигсбергу, пересекая их передний край.

Обождав, пока мы, по их расчетам, свернем аппаратуру и двинемся в обратный путь, они решили с нами расплатиться за радиопередачу. В воздухе повисли осветительные ракеты. Слева и справа от дороги, на которой стало светло как днем, начали рваться мины. Совсем рядом скрещивались очереди трассирующих пуль.

Лукьянец как раз перед обстрелом начал рассказывать мне сотню раз уже слышанную историю о вкусных пирожках, которыми до войны кормили в буфете его учреждения. И все же история эта была интереснее такого обстрела.

Мы прибавили шаг, но далеко уйти не успели. Одна очередь прошла совсем рядом. И тут же Лукьянец со станом рухнул на землю.

— В ногу, — проговорил он сквозь стиснутые зубы. Вот и пригодились мои медицинские познания. Вытащил индивидуальный пакет, сделал перевязку. Идти Лукьянец не мог. Пришлось тащить его. Ну и грузен же был дядя…

Тащу его, а он то ли в шутку, то ли всерьез говорит вдруг: «Идти по кювету надо было». Тут я обозлился и отвечаю: «Тогда в кювете не в ногу, а в голову попало бы. Что, это вас лучше бы устроило?!

Дотащил я Лукьянца до рощи, где стояла повозка. Так закончился этот рейд. В общем-то грех обижаться. В ту ночь, правда, перебежчиков не было. Офицеры, видно, здорово следили. А вот на следующую ночь на участке роты, откуда мы вели передачу, перешли три гитлеровских солдата. Через несколько дней еще двое.

Советские войска наносили гитлеровцам одно поражение за другим, и настроение немецких солдат и офицеров стало быстро меняться. Все больше было добровольно сдававшихся в плен.

Во время боев в Восточной Пруссии весной 1945 года близ местечка Клайн-Люткенфюрст добровольно сдался в плен, перейдя линию фронта, гитлеровский офицер лейтенант Костельский. Перебежчика-офицера пожелал лично допросить командир дивизии. Полковник Смирнов предложил Костельскому изложить причины, по которым он добровольно сдался в плен.

Костельский — худощавый, подтянутый, с нервным продолговатым лицом. Отвечает четко, но сильно волнуется. Уголки рта все время кривятся, губы подергиваются.

— Мне было приказано сегодня вечером принять пятую роту боевой группы. В нее сведены остатки двух пехотных дивизий. Приняв роту, я должен был контратаковать русских. Я не стал выполнять приказание. Принял решение сдаться в плен. Слушал передачи русской звуковой установки. Правильно в передаче сказано: Гитлер привел Германию к гибели. Теперь всякое сопротивление бесполезно. Поэтому я и сдался в плен.

Костельский минуту помолчал и добавил:

— Мой отец — отставной офицер, старик. Когда я после ранения был в отпуске, мы с ним долго разговаривали. Он в 1915 году попал в русский плен. Когда я ему сказал, что русские пленных убивают, он только рукой махнул. «Не верь, — сказал он мне, — я русских знаю. Наша пропаганда все врет».

— Мало кто верит у нас в победу, — продолжал Костельский. — И в «волшебное оружие», которое Геббельс обещает, тоже не верят, но воевать еще будут. Эсэсовцы боятся ответственности за свои преступления. Да и у многих армейских офицеров совесть нечиста. Очень много натворили мы в России. Солдаты боятся эсэсовцев, боятся офицеров.

— Вот так и замыкается круг, — печально покачал головой Костельский, — но всех ждет один конец. До разгрома нашей армии совсем немного осталось. Страх возмездия… Разве это может воодушевлять солдата, вести его в бой?

Лейтенант Костельский замолчал. Опустил голову, устало сложил на коленях руки.

Полковник Смирнов тоже молчал. Пристально смотрел на сидевшего перед ним гитлеровского офицера.

О чем думал в эту минуту Александр Александрович Смирнов? Быть может, у него перед глазами проходила собственная жизнь? У него ведь тоже отец был офицером, служил в царской армии. Полком командовал. Может быть, отца Костельского в плен брал. А потом Смирнов-старший в Красной Армии служил. Все знания, силы отдал трудовому народу.

Сын пошел по стопам отца. С 1919 года, прибавив себе два года, добровольно в армии. Сражался в гражданскую. Учился. Служил на Дальнем Востоке. Командовал до 1943 года училищем. С трудом упросил начальство разрешить поехать на фронт.

Смирнову — за сорок. Костельский чуть ли не вдвое моложе. Но рядом с нашим командиром Костельский выглядит стариком. Растерянным, внутренне надломленным, опустошенным.

Я не могу сказать, о чем думал в эту минуту Александр Александрович. И когда мы свиделись с ним через двадцать лет в Москве на встрече ветеранов дивизии, он не смог припомнить о своих думах. Впрочем, если он размышлял о своей послевоенной судьбе, то она сложилась очень интересно.

После войны А. А. Смирнов стал преподавателем в Воронежском государственном университете, кандидатом технических наук, автором книги по вопросам геодезии городского строительства.

…Но вернемся в год сорок пятый, в маленькую комнатку, где комдив Смирнов разговаривает с немецким лейтенантом Костельским.

Смирнов прервал молчание. Попросил перевести Костельскому следующее:

— Отец ваш, лейтенант, был прав в том, что касается русского плена. Я еще мальчишкой был, видел немецких военнопленных. Работали в селах. Простые люди хорошо к ним относились. И это несмотря на то, что горя и в ту войну немцы немало принесли. А сейчас бед нашему народу фашисты в тысячу раз больше причинили, и все же с пленными мы по-человечески обращаемся. Командир дивизии продолжал:

— Поздно, поздно одумываться начинаете. Только когда война к вам домой, в Германию, пришла.

И смягчив тон, полковник закончил:

— Во всяком случае вы, лейтенант Костельский, выбор сделали правильный. Думаю, что у нас в плену многое поймете, многому научитесь. Вы еще молоды, а скоро Германии понадобятся люди, много людей, чтобы новую жизнь строить.

— Германии?! — удивленно спросил пленный. — А разве будет вообще Германия после этой войны?

— Не будет Гитлера и его своры, — сказал Смирнов, — а Германия была и будет. Конечно, другая Германия. И ей нужны будут люди. Готовьтесь к этому, лейтенант Костельский. У вас будет время о многом подумать, многое переоценить и многому научиться. Желаю вам в этом успеха.

Полковник Смирнов кивнул мне, давая понять, что разговор с Костельским окончен, и вышел из комнаты. Костельский с радостным удивлением смотрел ему вслед.

Через час я отвел пленного до автомашины, вручил сопровождающему разведчику документы о добровольной сдаче Костельского в плен. Перед тем как забраться в машину, Костельский обернулся ко мне:

— Знаете, этого разговора с вашим полковником я никогда не забуду. У нас в армии полковник не то что с пленным, со своим лейтенантом разговаривать не стал бы. У вас все по-другому. Может быть, в этом секрет, почему вы нас побеждаете?