Олег Белоусов - Это мой город

И если сегодня я помню такие слова как синус, косинус, тангенс, котангенс, секанс и косеканс – то это только благодаря блестящей драматургии, с которой преподавал нам тригонометрию великолепный учитель Иван Максимович Коробов…

Он вообще ничего нам не рассказывал, не задавал заданий, не проверял их выполнение, не проводил контрольных…

Ничего…

Урок начинался с того, что Генка Хацкевич, объявлял:

– Иван Максимович, у вчерашней задачи, я нашёл три решения…

– Как, три!.. – восклицал Иван Максимович и урок заканчивался. Остальное время, до звонка, они вдвоём стояли у доски, перебирая варианты решений и не обращая ни малейшего внимания на класс.

Так продолжалось два года.

Драматургия их соперничества была столь великолепна, что Генка прекратил босяковать и стал доктором математики, а я обогатился знанием тригонометрической терминологии.

В восьмом классе к нам пришла новая классная руководительница. Она только что закончила биофак университета, на субботники являлась в брюках, что само по себе в те времена было немыслимо, разбила возле школы огород, завела живой уголок с морскими свинками, кроликами, ужами, таскала нас в походы с палатками, кострами, ночёвками под открытым небом, рассказами про стебельки, травинки и цветочки…

Называть её Надежда Петровна не поворачивался язык…

Вот эта самая Надежда Петровна, совершила в моей судьбе ещё один переворот…

Видимо, устав бороться с моей врождённой и воспитанной всей предыдущей борьбой за самоутверждение шкодливостью, она, неожиданно для всех, в том числе для меня и моих родителей, назначила меня старостой класса…

Она верно рассмотрела неудовлетворённую тягу к лидерству и подарила мне эту возможность.

Проблем с дисциплиной в классе с той поры она не имела. А я в юном возрасте, удовлетворив самые сволочные черты своего характера, навсегда освободился от желания быть начальником, не освободившись, правда, от стремления к лидерству. Просто это приняло некие иные черты…

А город тем временем продолжал расширяться…

Значительными событиями всегда были первомайские и октябрьские демонстрации и парады…

Один из них стоил мне третьей в жизни и последней отцовской порки…

По Московской, к площади, на парад проходила военная техника. Мы торчали на тротуаре, разинув рты, наблюдая за чадящими соляром танками. Они скапливались на нашей улице, стояли по полчаса и более ожидая команды на движение.

В один из таких танков я и упросил взять меня покататься.

Меня взяли. А в конце парада, опасаясь, видимо, наказания за самовольство выпустили на волю, где-то в районе Круглой площади у памятника Победы…

К вечеру, какими то невообразимыми путями я всё-таки добрался домой. Добрался сам. Родители, обегав, обзвонив милиции, больницы, морги – сходили с ума. Мне было не более шести лет. Может быть, в тайне папа мной и гордился, но выдрал, тем не менее, знатно…

Вообще, папа меня не наказывал – это была прерогатива мамы – она была легка на руку и лупила меня безжалостно до третьего курса университета.

Для папы это было немыслимо тяжело.

После каждого «серьёзного» разговора со мной он долго не находил себе места, мучался, объяснялся, просил прощения, короче, "доставал" так, что легче было выдержать мамину порку, чем наблюдать папины переживания.

Последний раз он «достал» меня, когда я, окончив университет, отслужив в армии, работая в газете «Літаратура і Мастацтва», став членом Союза художников СССР, женившись, написал статью о Заире Исааковиче Азгуре. В этой статье я позволил себе совершенно справедливое замечание, что Заир Исаакович великолепный портретист, но посредственный композитор. Касалось это замечание памятника Якубу Коласу…

Прочитав статью, папа хмыкнул и три дня меня не замечал.

Первым не выдержал я…

– Папа, в чём дело, что не так?…

– Как ты мог написать такое про Азгура?..

– Но, разве я не прав?..

– Прав… Но, Заир Исаакович за свою жизнь перемесил глины больше чем все мы вместе взятые и, даже, одно это должно было удержать тебя от амикшонской непочтительности…

Урок этот я запомнил.

И, хотя, особым почтением к авторитетам не страдал никогда, впредь, старался быть более осторожным и взвешенным в суждениях…

Наш район начал как-то быстро застраиваться… Появился молочный завод, потом 41 школа, потом пенициллиновый завод, потом вся нечётная сторона Московской застроилась жилыми домами, потом на Фабрициуса вырос Клуб трудовых резервов, городское отделение милиции…

Улица, быстро и незаметно приобрела тот вид, который имеет сегодня. Только, кое-где, во дворах остались уголки старого нашего района.

Когда-то, ещё до той поры, когда построили завод «Калибр», по узкому проулку, мимо частных домов, можно было пройти на Суражский рынок. Сейчас на его месте находится депо метрополитена. В детские мои времена рынок был местом, где мы проводили не мало времени. Там кипела интересная, взрослая жизнь. На рынке было много инвалидов-фронтовиков, которые пели песни, играли в карты, просили милостыню, скандалили, пьянствовали, дрались…

Многих мы знали в лицо, с некоторыми дружили…

Потом, как-то сразу, инвалиды исчезли. Это случилось именно сразу, в одночасье. Они были, потом их не стало…

Много позже я узнал, что их исчезновение было результатом ещё одного мерзкого преступления советской власти.

Бедняг, оставшихся без рук, без ног, защищавших родину и оросивших своей кровью поля половины Европы, отловили, как бездомных псов, по их халупам, подвалам, чердакам и вывезли, куда то подалее от столичного города. Когда наследники тогдашнего начальства бьют себя в грудь, убеждая, что никто не забыт, ничто не забыто – я вспоминаю этих инвалидов, брошенных на погибель, выметенных из города как мусор и, верно, не однажды вознёсших к Богу горькие жалобы на то, что не прибрал их на полях сражений, а уготовил тяжёлую судьбину быть убитыми вторично, теперь уже «своими»…

На Суражский рынок мы ходили грабить палатки, воровать семечки и иную разную разность…

Палатки, «подламывались» очень просто… Под дно подкладывалась вага, палатка приподнималась и самый мелкий, но шустрый пацан, проникал вовнутрь, выпихивая сквозь щель всё, что попадалось под руку. Происходило это, конечно же, ночью. Налёты на палатки организовывали ребята постарше из семей «неполных» и бедных…

Сегодняшним разумом я понимаю, что были они просто хронически голодными, поэтому не могу осуждать их, не хочу стесняться и своего участия в этих налётах, поскольку роль самого мелкого и шустрого зачастую выпадала мне.

У нас было много способов зарабатывать…