Олег Белоусов - Это мой город

Её фраза потрясла меня, и я долго считал её верхом педагогического искусства.

Она сказала: «Серёжа, я тобой недовольна!..» – и всё…

Нужно сказать, что педагогическая изысканность и психиатрическая подготовка не уберегли Серёжу…

Войдя в юношеский возраст, он как с цепи сорвался, загулял, запил и поделать с этим Зоя Романовна ничего не смогла. Видимо, всё же, следовало не держать мальчишку на балконе, а позволять «выпускать пар» во дворе. Слишком много накопилось в нём нерастраченной в детстве энергии.

Зоя Романовна недавно умерла, до конца жизни оставаясь несгибаемой светской дамой. Серёжу иногда встречаю. Он сменил нескольких жён, поистрепался, но в чертах лица сохранилась дворянская порода, остался густой, красивый голос…

Много позже, во времена перестройки, когда косяком пошли публикации о жертвах сталинских репрессий, я узнал, что Серёжин дядя, родной брат его отца, генерал армии Локтионов, командующий Ленинградским военным округом, был единственным, кого не сломали бериевские застенки, кто не подписал никаких признаний, никого не «сдал», до конца крыл матом своих палачей и погиб, не изменив чести российского дворянина и офицера.

Потом, на четвёртом этаже появились Кин-Каминские…

В те времена походы в театр были естественным праздником. Я даже сказал бы естественным, еженедельным праздником. Родители ходили в оперу, на балет, в Купаловский, Еврейский, потом Русский театры – это было нормально… Единственной сложностью для мамы считалось запихнуть отца в костюм и повязать галстук… Он сопротивлялся, чувствовал себя неловко, но поделать ничего не мог – не посещать театр, считалось дурным тоном, художники, актёры, поэты были близко знакомы.

Фамилия Кин-Каминские вызывала уважение, хотя глава семьи был всего лишь братом знаменитого артиста.

Они были очень симпатичными и очень интеллигентными молодыми людьми, но, в силу этого, допустили ужасную ошибку… У них был единственный сын – Гога, маленький, пухленький и, в общем, то милый мальчик. Из самых лучших побуждений, переехав в новый дом, они взяли Гогу за ручку, вывели во двор и представили нашей компании…

– Дети… Это наш сын… Его зовут Гога… Мы бы очень хотели, что бы вы подружились…

Всё!..

Гога стал парием… Над ним насмехались, его травили, его не принимали в игры.

Следует отдать должное – Гога особенно и не набивался. Видимо их семья была самодостаточна. Им было хорошо втроём, потому что и сами супруги Кин-Каминские, до сих пор ни с кем не завели в доме близких, соседских отношений. Они всё также милы, интеллигентны, всё время вдвоём, с рюкзаками, всё время либо куда-то спешат, либо откуда-то возвращаются. Когда Гога стал постарше, он тоже надел рюкзак и, до сих пор, даже когда приходит навестить родителей, у него за плечами болтается дорожный мешок.

Со старшим Кин-Каминским по настоящему мы поговорили совсем недавно, когда в нашем дворе стали сносить гаражи. Его – железный – просто зацепили трактором и развалили… Со мной этот номер не прошёл. Я не очень испугался милиционера и инженера ЖЭСа, довольно наглого и глупого, к слову сказать, типа… Вызвонил ребят с телевидения, прекратил самоуправство, но Кин-Каминскому это уже не помогло. Он очень сетовал, но как-то не активно, вяло, как человек, давно и основательно утративший веру в справедливость, в свои права…

Я гляжу из окна моей комнаты на наш двор и вижу, каким он был… В нём росла трава, по периметру он был огорожен забором с железными пиками. Въезд во двор охраняли железные ворота, в которых была калитка, закрывавшаяся на ночь дворником на замок. По праздникам во дворе сооружали длинный, общий стол, в окошко, чьей либо квартиры выставлялся патефон…

Странно… Всё это, в самом деле, было…

В школу меня отдали очень рано… Мне не было и шести лет. Я очень скучал без привычной детской компании и мама, вначале в шутку свела меня 1 сентября 51 года в 1 среднюю школу на Чкалова.

Она не рассчитывала, что я там приживусь, однако вышло наоборот. Когда через пару месяцев от неё всё-таки потребовали метрику и, оказалось то, что оказалось,– моя первая учительница Нина Георгиевна не разрешила маме меня забирать. В пять лет я достаточно бегло читал, знал наизусть много стихов – моя первая книга – толстенный том Пушкина, долго была со мной, до третьего класса сидел на ней, делая уроки, ростом я не вышел, до столешницы было высоковато…

Паспорт в 16 лет я получал уже студентом университета.

Это создавало некоторые трудности. Ввиду малолетства и малого роста, в начальных классах было довольно тяжко, меня лупили… В основном девчонки… Они были рослые, крепкие, а я задирался… Насмешки и подтруниванья закончились классе в восьмом. После каникул, по привычке, Витя Шитик полез драться, а я к тому времени уже имел какой то детский разряд по борьбе и, неожиданно для себя, бросил его через спину прогибом, основательно «вмазав» о доски пола…

Приставать перестали…

Но, до этого случая, мне всё время приходилось предпринимать всяческие отчаянные попытки самоутвердиться.

От некоторых и сейчас мороз подирает по коже… По периметру четвёртого этажа в 41 школе выложен карниз шириной в кирпич. На спор я пошёл по этому карнизу вокруг всей школы… И почти прошёл… Оставалось чуть-чуть… Но у открытого окна, притаившись в простенке, что бы не дай Бог меня не испугать, уже стоял директор. Схватив меня за ворот, он, буквально, вдёрнул меня во внутрь и залепил такую плюху…

С учителями и школьным персоналом отношения были сложные…

Пацаны мы были шкодливые.

Но, некоторые учителя запомнились на всю жизнь.

Особенно дорога мне память о словеснице в младших классах. Была она чопорна, носила пенсне, всегда в чёрном строгом платье с кружевным широким воротничком…

Имени, увы, не помню…

Я думаю, что во многом именно она определила мою судьбу. Случилось это так: мы писали изложение по рассказу Станюковича «Максимка». Проверив тетради, учительница начала объявлять оценки. Поскольку, моя фамилия всегда была в начальных строках списка, я недоумевал – всем оценки объявили, а обо мне – молчок…

Осталась последняя тетрадка и прозвучала удивительная фраза…

– Белоусов сделал 12 ошибок, ему следовало бы поставить «кол», но он так красиво написал, что получил «хорошо»…

Колокола судьбы в этот момент не прогремели, но я искренне поверил в то, что красиво написанное стоит 12 ошибок…

С седьмого класса, по-моему, я вообще перестал готовить домашние задания, поскольку в таких дисциплинах, как литература, история, биология был далеко впереди программы, а касаемо математики, физики, химии, уяснил, что учить их для меня совершенно бесполезно, ибо туп в них был беспросветно…