Олег Белоусов - Это мой город

Иногда, проходя по улицам, встречаю слепых людей, моего возраста, с лицом изъязвлённым, татуированным синими пороховыми отметинами, безошибочно признаю – наши пацаны…

Когда копали фундамент под строящуюся 41 школу – раскопали немецкий склад боеприпасов…

Какие сапёры!..

Никаких сапёров не было в помине…

Весь склад был растащен и перепрятан по сараюшкам, подвалам, чердакам…

Из артиллерийских гильз доставался трубчатый порох, который если его поджечь и быстро прижать к кирпичу вспыхнувшим концом, взвивался в небо, почище ракеты; винтовочные патроны разбирались, отсыпалась из каждого толика пороха, вставлялась на место пуля и эти полуфабрикаты выстраивались где ни будь между сараями и забором присыпались порохом, чиркала спичка и гремели по нашим дворам автоматные очереди; откуда что бралось – откуда бралось знание и умение выплавлять тол из мин и снарядов… Что это было!?.. Отголоски партизанки или некая память на генном уровне?.. Не знаю!..

Но мы это умели.

Умели и делали…

Гремел взрывами разбитый, раздолбанный Минск…

Гудели пивные фронтовыми воспоминаниями наших родителей, а мы, словно сожалея о том, что опоздали родиться к великой войне играли, доставшимися нам по наследству от этой войны игрушками…

Рядом с нашим, 12 домом, построенным уже после войны, до сих пор стоит 10-й, знаменитый тем, что это был единственный дом в Минске, построенный, а не взорванный в военные годы. Он и по архитектуре, и по внутреннему устройству квартир не наш, немецкий… Немцы его построили, чтобы разместить своих офицеров.

В этом доме жило начальство… По сегодняшней терминологии его следовало бы называть элитным. Там жил Витя Генкин – его отец был начальником по строительству, а мать заместителем министра лёгкой промышленности. Жил там и Толик Андрижиевский, у которого водились совершенно немыслимые американские игрушки. Ходили слухи, что его родители то ли дипломаты, то ли торговые представители… Слова эти тогда ничего для нас не значили и мы их не запоминали…

У Толика был шикарный игрушечный автомат американского производства. Думаю, что и сегодня у мальчишечьей мелюзги он бы вызывал неистребимую зависть, но на нас он особого впечатления не производил именно потому, что был игрушкой.

Дело в том, что в конце «толстухи», у железнодорожных путей, в те времена была совершенно замечательная свалка всяких железяк, на которой резали собранное по белорусским лесам оружие.

Резали его так: приезжал грузовик и сваливал в кучу, автоматы, винтовки, пистолеты… Там же стояла железная хреновина типа гильотины и её стальной нож с хрустом пережёвывал военный лом, отсекая от прикладов и рукоятей стволы. В обеденное время, когда мужики, обслуживавшие эту гильотину и вохровец, охранявший всё это богатство разворачивали тормозки и наливали по первому стакану мы, перемахнув через досчатый забор, накидывались с разных сторон на кучу не порезанного оружия. Главное в этом действе было правильно рассчитать время – выскочить именно в тот момент, когда наполненные всклянь стаканы подносились к губам… Боясь расплескать водку, мужики и вохровец только орали на нас, но никаких резких движений совершать не могли…

Мы хватали из кучи, что попадётся и через секунду наши задницы сверкали над срезом забора и – ищи свищи…

Учителя в 41 школе боялись ставить нам двойки, поскольку вооружены мы были отменно… На площадке у чердачной двери, куда старшие пацаны уходили покурить, не диво было услыхать разговоры такого типа:

– Махнём вальтер за два нагана…

Или…

– Шмайсер против двух ТТ и маузера…

Сколько этих железяк изымали у нас наши отцы и топили в сортире, который стоял на стыке двух дворов…

Потом свалку убрали. То ли куда то перевезли, то ли оружие по лесам закончилось…

Последним милитаристским отголоском стал снос сараюшек в десятом доме, которые, как и сам дом горбились во дворе с военных времён.

Я тогда учился на первом курсе университета и, проходя как-то по двору, увидал у одного пацана прекрасно сработанный, как мне показалось, из дерева немецкий шмайсер 44 года, тот самый, с которого был содран знаменитый автомат Калашникова… При ближайшем рассмотрении оказалось, что он вовсе не деревянный, а самый, что ни на есть железный, воронёный и почти не ржавый…

Ухватив пацана за ворот, я поставил вопрос ребром…

– Где взял!..

– В сараях…

– Что ещё нашли…

– У Васьки – маузер…

Я «сменжевал» у малого Васьки ладный, маленький, чрезвычайно симпатичный маузер за коробку горючей киноплёнки, из которой творились дивно вонючие «дымовухи» и ещё какую то ерунду…

Прятал от отца я этот маузер вплоть до четвёртого курса, когда он был всё- таки обнаружен и исчез навсегда в неведомом мне месте – сортир на стыке дворов давно снесли…

Самое забавное, что у этой оружейной истории было совсем не забавное продолжение уже во взрослой жизни…

Я работал на киностудии «Беларусьфильм»; был художественным руководителем, главным редактором студи анимационных фильмов и, как всякий начальник, имел добрые отношения с нашим куратором от КГБ – длинным, тощим, симпатичным мужиком, который сгорел за полгода после чернобыльской командировки… Все звали его Афанасьичем…

Вдруг, ни с того, ни с сего Афанасьич стал разговаривать со мной загадками типа:

– Ну, когда сдаваться придёшь?..

Или…

– Добровольное признание, смягчает вину…

Вначале я отшучивался, принимая его слова за не совсем удачные подначки, потом понял, что подначками здесь не пахнет, что Афанасьич взялся за меня всерьёз…

Тогда я затащил его к себе в кабинет и спросил впрямую:

– Афанасьич!.. Колись, что ты от меня хочешь?..

Отнекивался он не долго…

– Откуда у тебя пистолет…

Я перебрал в памяти все железяки, которые прошли через мои руки в детстве – ни одна из них в этой жизни «светиться» не могла…

В конце концов, оказалось, что сын моей тогдашней жены – Дима, в тайне от меня «надыбал» где-то остов от ТТ – без затвора и ствола – кожух и рукоять и носился с ним по двору, хвастаясь перед сверстниками. Естественно, его застучали, дело попало к ментам и, были бы у меня крупные неприятности, если бы Афанасьич по долгу службы знакомясь с оперативными документами, не увидал знакомую фамилию и не забрал моё дело из «ментов» в свою «контору»…

Когда я сообразил, о чём идёт речь и, изъяв у Димы, совершенно безвредную железяку, сдал её Афанасьичу, он, нужно сказать, с искренним облегчением закрыл эту бодягу.

Так закончилось моё последнее «оружейное» дело.

И, только сейчас понимаю, какие неприятности мог я накликать на папу в те времена, когда оружие в доме было невероятной опасностью и грозило немедленной и безоговорочной посадкой.