Олег Белоусов - Это мой город

Увы!.. Бывшая и, пожалуй, сегодняшняя неслыханная ценность – трофейная швейная машинка с золотыми буквами “Singer” в те времена не представляла никакой ценности и в комиссионку её не приняли, не удалось мне её сменжевать и частным образом… Я плюнул и оставил её в магазине бесхозной…

Когда сказал об этом маме – она заплакала…

Почему заплакала я понимаю только сейчас…

В 1971 году, когда я вступил в первый из моей коллекции творческих Союзов – членом которых я являюсь – Союз художников, мы с папой вдвоём были делегатами Съезда. Съезд художников проходил в клубе Дзержинского. Папа сидел в кресле и всё время поглядывал на потолок…

Потом, неожиданно сказал,–

– Никогда не думал, что он провисит так долго…

В те времена, когда мы жили на Красноармейской и папа «работал у военных» главным скульптором Белорусского военного округа признаком хорошего вкуса считалось украшать фасады и интерьеры зданий богатой лепниной. Вот этим он как раз и занимался, возглавляя «бригаду-гоп», в которую входили все наши родичи – эдакий семейный подряд. Понятия о том, как делается вся эта подвесная красота никто не знал. Папа рассказывал, что только через пару лет он сообразил, что все подвесные украшения можно «вытягивать» с помощью шаблонов, а до того всё лепил вручную и клуб Дзержинского был одним из первых его объектов.

Рассказывал о том, как однажды в актовый зал, в котором он со своей семейной бригадой присобачивал к потолку лепнину вошёл Цинава. Маленького роста, пучеглазый он долго стоял, вертя головой, потом спросил, сколько папа зарабатывает. Услыхав ответ, фыркнул и заявил, что скульптор получает больше чем он – Министр госбезопасности, но, тем не менее, зауважав, позвал в свой кабинет, чтобы похвастаться своими красотами… Как всегда, объекты повышенной ответственности, в данном случае кабинет министра, оформляли не местные, а московские спецы, к тому же, видимо, не гражданские, хотя и в штатском…

По папиному рассказу кабинет Цинавы был ужасен – огромные розетки с цветами и фруктами, Купидоны и т.д., и т.п.

– Ну, как!?.. – спросил Цинава.

Папа возьми и ляпни,–

– Для борделя в самый раз!..

Цинава набычился, но сказал,–

– Ладна, иды…

Неделю в нашей четырёх комнатной квартире стояло гнетущее ожидание чего-то ужасного…

Потом как-то отлегло…

Рассказывают, что в тот же день страшный министр МГБ приказал содрать всех Купидонов, но папу почему-то не тронул…

Меня, как и всех пацанов того времени, взрослые не очень-то посвящали в то, что хорошо знали и понимали сами – вольные разговоры не велись, некоторые темы не обсуждались даже шёпотом, на кухне… Даже в постели… Если бы они случались, наверняка я бы что-то услыхал, моя кроватка стояла через ширму от побитой осколками железной кровати родителей и по ночам я слыхал много чего не предназначенного для ушей маленького мальчика…

Впервые я столкнулся с тем, что не всё в порядке в «датском королевстве» только в 1953 году, когда умер Сталин…

Мы уже два года жили в новой квартире на Московской, я учился во втором классе 1 школы, которая и сейчас расположена на улице Чкалова…

Помню, как билась в истерике наша учительница Нина Георгиевна, как испуганно и безнадёжно молчал класс… Помню, как ревели гудки всех заводов и словно чёрные свечи стояли замершие на улицах люди…

В простенке между окон, что бы не было видно с улицы, папа и мама, держась за руки, глядели друг на друга какими то совершенно сияющими глазами…

Такими глазами, что я, мерзавец, подумал: «Наверно мои папа и мама враги народа… Как можно улыбаться, когда умер Вождь»…

Помню, появилась даже мысль, а не следует ли рассказать об этом учительнице.

Слава Богу, школа несколько дней не работала, а потом эта, мелькнувшая в детской головке мысль, как то сама собой забылась, чтобы во всей своей обжигающей явственности всплыть на много позже – совсем в другие времена…

– А, ведь я был готов заложить папу и маму!..

Но вернёмся в наш двор на Красноармейской…

Был у меня там дружок – Вовуська… Потом он стал кандидатом наук, мастером спорта по стрельбе из пистолета, чемпионом Спартакиады и ещё чего-то Владимиром Фесько… Тогда же – просто Вовуська… Он был постарше и повыше меня и у него в доме была страшная тайна – под родительской кроватью лежала настоящая боевая шашка. С каким замиранием сердца, в отсутствие его родителей, забирались мы под кровать, доставали это стальное, матово поблескивающее чудо, с перетянутой витой проволокой кожаной рукоятью, с темляком, который заканчивался неописуемой висюлькой с бахромой, чёрными ножнами, в которые сабля не вкладывалась, а, словно, всасывалась и, из которых выпрыгивала с мягким металлическим шелестом…

Как мы не повыкалывали себе глаза, не поотрубали руки-ноги, носы и уши, когда играли в войнушку, гоняя по коридору и комнатам того, кому в очередь выпадало быть фашистом?..

По-моему, именно за эти игры с саблей я был впервые безжалостно выдран отцом, который лупил меня раза два в жизни, из-за чего потом искренне горевал, просил прощения и вообще переживал немыслимо…

Там же, уж не помню у кого, в сарае стоял трофейный мотоцикл, который мы почему-то называли «харлеем» и, который иногда, опять таки в отсутствие родителей взломав сарай, а попросту выдернув скобу, выкатывали ребята постарше и позволяли нам, мелюзге гурьбой толкать его по двору, а сами рулили, взгромоздившись на кожаное обширное сиденье…

Вообще та жизнь была наполнена событиями таинственными…

Однажды прошёл слух, что милиция накрыла бандитский притон, который находился в выкопанной уркаганами в обрывистом берегу землянке. Мы рассказывали друг другу о том, что воры в этой землянке по ночам дербанили награбленное, пили водку и «использовали» женщин…

Мы нашли эту землянку и пробирались в неё, опустевшую и обвалившуюся, чтобы насладиться ужасом и пряным ощущением порока…

Однажды у наших соседей взломали и ограбили сарай и это тоже родило тьму слухов и домыслов – зачем нужно было ломать замок у соседей, когда рядом были наши закрытые на гвоздик сараи, в которых, так же как и у ограбленных ничего кроме дров не хранилось…

Ого!.. Всё наверно не так просто, наверняка там под дровами пряталось ворованное богатство… Забавно, взломщики, вероятно, думали так же – иначе чего бы им лезть в запертый на замок сарай, вместо того, чтобы просто открыть дверь в нашем.

Но самая загадочная и трагическая история случилась с козочкой, которую мы с тётей Катей выменяли на базаре за три сшитых мамой по ночам платья, выменяли, забыв про хлеб и молоко. Она была совершенно никчемная молоденькая, немыслимо красивая, удивительно ласковая и белая…