Олег Белоусов - Это мой город

Однажды спеша домой с бутылочкой молока, которое мы покупали у кого то на Лодочной (тамошние жители держали коров и коз) я упал и разбил бутылку с молоком. Никогда в жизни потом я не испытывал такого обжигающего чувства собственной вины из-за меня девочка осталась некормленной до прихода мамы.

Может быть эта разбитая в детстве бутылочка молока, то детское чувство неистребимой вины и сегодня, когда мы взрослые, самостоятельные люди не позволяет мне поднять голос и настаивать на своём праве старшего брата даже тогда, когда «маленькая девочка» бывает не права…

То ли в 50… То ли в 51 мы переехали с Красноармейской на Московскую.

Нынче подобное просто немыслимо… У папы был приятель, начальник строительного управления. Как-то раз он пришёл к нам в гости, посмотрел на нашу замечательную квартиру и сказал……

– Паша, месяца через полтора меня выгонят из начальников… На днях я сдаю объект… Поехали выберешь себе квартиру…

Мы поехали…

Долго ходили по пустому недостроенному дому – выбирали. Квартиры были двух и трёхкомнатные с длинными коридорами, чуланами и дровяными печами.

Мама склонялась к двухкомнатной, мотивируя тем, что не знает, что делать в огромной трёхкомнатной…

Однако перевесил папин аргумент, что в одной из комнат – самой большой и светлой у него будет творческая мастерская.

Мы переехали как-то ошеломительно быстро. Никаких ордеров, никаких разрешений…

Папин приятель, до того как его и в самом деле выгнали из начальников успел всё устроить – дом был ведомственный, принадлежал стройтресту.

Он торчал среди пустыря на перекрёстке между «грушевкой» и «толстухой» двумя бандитскими районами Минска. Недалеко от нас была и товарная станция с клубом Ильича, таинственным домом между рельсов товарной, в котором собирались по ночам разбойники, которых называли «бригадмильцы»… Сейчас я понимаю, что «бригадмильцы» это не название бандитской организации, а аббревиатура, которая расшифровывается как бригада содействия милиции.

Однажды, когда я работал в Новосибирске в газете «Молодость Сибири» детская моя осведомлённость здорово выручила…

В какой то занюханой пельменной мужик с пальцами синими от наколок прорывался без очереди…

Я чего-то вякнул… Он забился в истерике и дело могло бы закончиться хреново, но услыхав неистребимое белорусское «ча» и «ра» я спросил:

– Ты откуда, земляк?..

Мужик ответил:

– Из Минска…

Дальше было проще…

– Откуда, из Минска?..

– С Грушевки…

– А, я с Московской…

Проверяя меня, он спросил:

– А как Бэдю резали знаешь?..

– Ещё бы… Его зарезали в клубе Ильича, потом положили на рельсы под поезд…

Я был признан за своего, драки не случилось, а случилась полуторасуточная пьянка, встретившихся вдалеке от родины земляков…

Надо сказать, что поколение наше, послевоенное, жизнь расслоила как-то ужасно жестоко… Половина, что называется «вышла в люди», другая половина ушла в воры и сгинула по тюрьмам.

В нашем подъезде, на четвёртом этаже, жила семья из трёх человек – мать, она работала уборщицей, и двое сыновей – Толик – старший и Жора – младший… Фамилия у них была птичья – Синица.

Именно об этой семье, о Жорке и Толике написал обжигающе откровенную повесть мой друг Витя Генкин, который жил в соседнем доме. Витя был постарше и дружил с Толиком, а Жорка днями пропадал у нас дома. Он был очень хороший мальчик и очень любил читать. В нашем доме книг было много и, кроме того, мама никогда не позволяла себе накормить меня, не усадив за стол Жору…

Последний раз я его встретил после какой то очередной «ходки»… Мы случайно встретились возле вокзала и пошли с ним в ресторан «Радуга»… Разговора не помню… Помню, что от Жоры накатывали какие то тёмные, тяжёлые волны… Потом, по слухам он сел за убийство и был зарезан где то в лагере…

В другом соседнем доме жил Рома… Рома потерял ногу – его переехало трамваем, который тогда ходил по Московской и, так получилось, что через Бетонный мост на Чкалова в школу мы ходили вместе. Ромка тоже выбрал для себя тяжёлую тюремную дорогу. Представляю каково ему было на протезе шарахаться по зоне…

Иногда Рома появлялся в Минске, правда не надолго… Ходили слухи, что он в серьёзном авторитете… Проверить это мне как-то удалось довольно забавным образом – мой «москвич» всегда стоял во дворе, под окном, и никто никогда на него не покушался… Однажды утром я увидал, что его борт, который ближе к забору, сиротливо опирается на кирпичные столбики…

Я пошёл к Ромке…

– Ром, вы чего офонарели?..

– Алик, это залётные придурки…

Через три дня «залётные придурки» вежливо позвонили ко мне в дверь, вкатили четыре новеньких колеса и внесли сумку водки…

Несколько дней я всё собирался наведать Рому с этой водкой, но всё не получалось… Потом то ли водка кончилась, то ли Рома в очередной раз исчез… Больше я его на Московской не видал…

Были и другие мальчики…

Ещё до того, как построили 41 школу и мы в четвёртом классе большой компанией не самых дисциплинированных учеников перешли в неё, была знаменитая !– ая… Туда в первом классе, да и во втором, пожалуй, тоже по очереди водили нас с Вовой Пощастьевым через мост наши мамы… Иногда к нашей компании присоединялся Миша Левин… Сейчас он в Америке… Встречались мы с ним во взрослой жизни, когда у меня болели дети. Миша, как и его родители, стал прекрасным врачом. Тогда в 51 он был щуплым, тихим, очень интеллигентным еврейским мальчиком. Не могу сказать, что мы с ним были очень близки – для меня он был чересчур тихим… Но однажды, когда «переростки» – нынче значения этого термина наверно никто и не припомнит, – захотели проверить обрезан он или нет и, распяв его на перемене на учительском столе, стали стаскивать штанишки, взвыв, как будто обижали меня, я полез в драку и мне вломили по самую завязку… Помню, я обижался, что Миша сбежал, а не ввязался вместе со мной в драку… Потом обида прошла, в памяти до сих пор – больничная палата ДХЦ, в которой лежала моя дочка и доктор Левин, который приходил по несколько раз в день проведать её из своего соседнего корпуса…

Московская… Московская…

Иногда с ужасом, иногда со щемящей грустью иду я по её тротуарам и думаю – пятьдесят лет… Пятьдесят лет я неразрывно связан с этой улицей. Я помню её каштаны выше крыш, помню, как пьяные лейтенанты Белполка устраивали на ней перестрелки из пистолетов, помню трамвай №7, который гремел по ней от тракторного до товарной, помню Западный мост, улечься на котором между рельсов и пропустить над собой, проходящий поезд, считалось необходимой доблестью, чтобы быть принятым в компанию полублатной вольницы…