Олег Белоусов - Это мой город

Добирались мы туда пешком, долго сидели у самой взлётно-посадочной полосы, никакого забора ещё не было в помине, ждали…

Ждали долго, но дождались… Ближе к вечеру заревело, загудело – из-под туч вывалился серебристый Ли-2, на котором не было ничего написано – это и был долгожданный «Аэрофлот», с которым в дальнейшей жизни было связано столько приключений, путешествий, самых невероятных полётов и, на борт, которого, увы, вот уже, сколько лет я не поднимался из-за банальной дороговизны билетов…

Кстати, отсюда, из Минского 1-го аэропорта, взлетали мы с моим другом Воликом Никитиным, сокурсником по вечернему отделению факультета журналистики, вторым пилотом незабвенного и легендарного Ан-2, на котором я получал первые уроки пилотирования.

Я поступал на первый курс вечернего отделения, поскольку в 61 году существовало дурацкое правило, по которому на стационар принимали только взрослых, имевших трудовой стаж не менее двух лет. Для бывших школьников путь был один – в армию. Вызвано это было, по всей вероятности, нехваткой призывников в армию 41-45г.г.

Меня выручило то, что в школу я пошёл очень рано и к моменту поступления, армия мне ещё «не светила», но, правда, и на стационар путь был заказан.

Так, что я срочно был устроен на работу форматором в художественный комбинат и, со справкой о трудоустройстве двинул на вечерний…

Волик окончил военное лётное училище, оказался мальчиком умным, за военной карьерой не погнался и, пользуясь льготами, без экзаменов был принят на первый курс вечерней журналистики и устроился в гражданскую авиацию.

С ним, когда у него случался рейс не с людьми, а с грузом мы и летали вместе, благо, ни на какую работу мне ходить было не нужно – числился я при папе…

Первый мой полёт в правом кресле второго пилота был уморительным… Я уселся на воликино место, взял в руки штурвал, поставил ноги на педали и пытался понять логику движений командира…

Минут через двадцать такого полёта, командир выбрался из своего кресла, буркнул, что пойдёт проверить груз и удалился…

Не могу сказать, что сильно испугался, теория была мне знакома, да и за рулём автомобиля я уже сидел года три-четыре…

Сбивали с толку педали… Они как-то странно влияли на стрелку горизонта, хотя визуально наклон земли

Минут через пять командир, вместе с Воликом вернулись. Командир плюхнулся в своё кресло и сказал:

– Да, бросай, вообще штурвал к хренам…

Командира следует слушать… Штурвал и педали я «бросил»… Самолёт, как ни в чём не бывало, продолжал лететь сам. Мысль об автопилоте появилась у меня так же, как сейчас появилась и у вас… Никаких автопилотов на Ан-2 предусмотрено не было…

– Достань, там, справа, на пружинках… – лениво процедил командир…

В щели между креслом и бортом кабины, на пружинках висела какая-то «глюковина», прибор с самописцем, фиксировавший перепады высоты, барограф.

Командир ткнул пальцем в зубчатую кривую…

– Это ты летел…

Потом отчеркнул ногтем, прописанную прибором ровную линию…

– А, это – он сам…

Так я познакомился с этим великим аэропланом, единственным, пожалуй, в истории мирового самолётостроения, который выпускался серийно почти полста лет, летал повсюду, даже у черта на куличках, не падал никогда, ну разве, только в тех случаях, когда пилоты уж очень старались его уронить…

Однако, вернёмся в детство…

Появление в Минске тракторного завода было связано с папиной сестрой тётей Машей и её мужем Николаем Обижаевым. Они переехали в Минск, окончив Сталинградский политехнический институт, по специальности тракторостроение, вначале жили вместе с нами, потом без нас, в нашей квартире на Красноармейской, потом получили свою на улице Стахановской, как молодые специалисты…

По Московской – от товарной до тракторного – ходил седьмой трамвай… От нашего дома, прямо до дома тёти Маши… Поездка в гости занимала почти час. Но зато, как потрясающе интересно было в их дворе. Мне казалось верхом целесообразности, что построен целый посёлок – город в городе – среди сосен, в лесу, что в этом посёлке живут только рабочие тракторного, казалось, как это здорово – всё время быть рядом – и на работе, и дома… Казалось, что все в этом посёлке должны быть большими друзьями, помогать друг другу в трудную минуту.

Так мне казалось…

Потом начали строить Проспект, дома на привокзальной площади… Там тоже у папы была мастерская. По углам привокзальных башен были расставлены – солдат, крестьянка, рабочий, кто-то ещё… Одну из этих фигур лепил папа…

Во время парадов и демонстраций мы поднимались с ним на самую верхотуру этих башен – оттуда был виден весь Минск, и я, с замирающим дыханием от такой невиданной высоты, всматривался в проползающую по площади у Дома правительства бронетехнику, пушки, автомобили, батальонные коробочки, марширующей пехоты…

В нашем доме всё чаще стали появляться, уверенные, хорошо одетые, весёлые люди – московские архитекторы, авторы проекта застройки Минска…

Одно время родилось мнение, что центральный проспект, рассекающий мой город с запада на восток, бывший Ленина, нынче Скорины – бездарный памятник времён сталинского лже-ампира…

Не знаю, как быть с ампиром, но то, что это памятник эпохи – точно… Он вырастал быстро, его почти целиком отстраивали немцы-военнопленные, все дома на нём были красивые, новенькие, с финтифлюшками лепнины. И только одно место вызывало у меня холодное ощущение страха.

Это были высокие, железные ворота в здании КГБ, которые и сегодня выходят на проспект.

Я не знал, что в этом здании, речи о его предназначении никогда в нашем доме не заходило, но, помню, возле этих ворот, когда случалось проходить мимо, проходил с внутренним, непонятным мне трепетом. Всё время казалось, что оттуда должны раздаваться стоны и плач. Я прислушивался, стараясь уловить их и жутко боялся услыхать в самом деле.

Пытаюсь припомнить, какие же ценности были в ходу у нас – послевоенной, дворовой пацанвы?..

Точно помню – богатство было не в почёте…

Папа зарабатывал прилично, мы были единственными, у кого имелось собственное авто, отдельная квартира, тоже редкость, в квартире – много книг. Книги – котировались – постоянно кто-то приходил, брал почитать. Начитанность, умение фантазировать, придумывать, рассказывать были моей палочкой-выручалочкой. Но превыше всего, пожалуй, ценились отвага, самостоятельность, сила и честь… Сказал – умри, но сделай!..

Трепанулся, что не слабо лечь на мосту под поезд и струсил, пиши пропало, затуркают, засмеют, перестанут водиться. И не откупишься пирожками, которые напекла мама на ужин, а ты выволок тайком во двор, чтобы «подмазаться» к авторитетным сверстникам… Пирожки слопают, потом – турнут…