Степан Титов - Два детства

— Скрыпка, — ответил отец. — Это учитель, сейчас заиграет. Слушай.

Приложился учитель к скрипке, кинул белую палочку на струны… Запела она тоненько, переливчато, как иволга в лесу. Движется, взлетает рука, бросает на людей какие-то светлые лучи. Они летят ко мне, касаются лица, заполняют уши, поет вся голова.

По дороге домой спрашиваю отца:

— Кто живет тут?

— Никто тут не живет, — улыбается отец. — Сюда приходят учиться ребятишки, а нынче и ты пойдешь.

— А те, с бородами, где они? Они тоже тут не живут?

— Это наши деревенские мужики. Они спектакль разыграли, бороды сняли и домой ушли.

Как жалко, что не живут, а то бы и завтра сюда же…

Дома я еще слышу скрипку, и хочется сделать ее самому. Посидел с ножом над досочкой, натянул тонкие проволочки, к согнутому прутику привязал волос, надерганный у Соловка. День теплый. Сижу в пригоне на соломе, играю. Поет моя скрипочка, да только тихо и жалобно, а ветерок сдувает песенку со струн, уносит. Приклоняю ухо, чтоб услышать шуршащий звук.

Пришел в воскресенье отец пьяненький. Никогда не видел его в таком блаженном настроении.

— Где прихватил? — спросила мать.

— Там, — махнул он куда-то рукой. — Гляди, что принес! Вот тебе господская сковородка. Жарь пампушки!

Невиданная сковородка была вся в ямочках.

— Откуда у тебя деньги?

— На трудовые купил!

— Не хлопай, у тебя их нынче не было!

Отец сознался и даже похвалился, что ему повезло в карточной игре. Мать обмякла, в голосе проступили тревога, слезы. Она поставила обнову на порог, прислонилась спиной к стене.

— Уноси, куда хочешь… Она на поганые деньги куплена. Сегодня выиграл, завтра проиграешь, понесешь из дому… Кто проиграл, копейку-то где взял? У своих детей отнял. И ты от него понесешь, — указала она на меня.

Я притих, ожидая ссоры. Приходилось видеть, как страшно дерутся пьяные, а дети, бессильные помочь, истошно кричат, видя, как отец истязает мать, тешится в пьяном угаре страшным стервятникам. Неужели и отец?.. Он улыбается, манит к себе пальцем. Иду и боюсь: не затаилась ли беда в улыбающихся глазах, не спряталась ли хитрость в корявинках родного лица?

— Не бойся, — говорит он, обнимает тяжелой рукой. — Гляди, как мать отстропуляла меня! Ей бы фельдфебелем быть, только тот меньше языком, — больше кулаком. Унеси, сынок, эту чертову сковородку, утопи в речке. Беги сейчас, а завтра жалко будет.

Я прибежал со сковородкой к речке и булькнул ее в омут. Сиди там со своими ямочками!

Не играл потом отец, а в свободные вечера стал уходить куда-то, возвращался поздно и на вопрос матери отвечал:

— Газеткой ходил поинтересоваться. Дела получаются нескладные: Колчак где-то под боком. Не пришлось бы опять бросать пашню. Положи в мешок припас на случай, может, придется отлучиться.

Мать встревожилась. Отец положил что-то в тряпочке на божницу.

— Далеко была война, с чужой державой мир не брал, а теперь со своими разбираться приходится. С ребятишками, чуть что, — беги прячься, а мне скажут.

И как-то утром отца не оказалось дома. На мой вопрос мать ответила:

— Соловко захромал, отец увел к коновалу. Играйте за баней, на улицу не бегайте. Там бандиты с ружьем и плетью.

Целый день за баней играть надоест. Решили мы с братом посмотреть бандитов. Устроились около амбара, под который можно и спрятаться. Бандитов долго не было. Увлеклись игрой. Внезапный конский топот заставил нас онеметь от страха. В улицу въехало трое вооруженных. Бандиты! Они заметили нас, мы юркнули под амбар.

— Выходи!

Всадники были уже рядом, а мы уползали под амбар.

— Выходи!

Какой страшный, настойчивый голос. Он достает нас под низкими стойками амбара!

— Ребятишки, вылазьте.

Это уже другой, знакомый голос. Выползаем. За оградой три конника и ружье, направленное на нас.

— Ваше благородие, это тут они… А я думаю, кто меня зачем гаркает. Давненько тут щекочут да роются…

— Никто не проходил здесь?

— Не слышно было, не видел, не сказывали.

Конники повернули назад, Тереха заругался, погрозил нам:

— Не гомозитесь под ногами: а то крапивой. Попадешь с вами в костомялку. Марш домой, шантрапа!

В избе матери не было. Она искала нас за баней по огородам.

Тревожно стало в деревне. Колчаковцы насильно забирали людей, куда-то угоняли. Скоро пошли слухи по деревне, что кое-кто вернулся тайно, но нигде не показывается. Их семьи жили в постоянном страхе, боясь доноса. Заскакивали карательные конные группы, бесчинствовали, пороли. Женщины с детьми прятались по огородам, парни спасались в согре.

Только по первым снегам пришли к нам отряды партизан с Чумыша. Конные группы замаячили на белой горе. Народ бросился по домам, по пригонам. Чьи же пожаловали? Мать затолкала нас в подполье, где страшнее стало от темноты. По всей улице пошел гул от множества копыт, а в избу к нам нашло полным-полно людей. Над головой со скрипом прогибаются половицы, и кажется, что изба от страха приседает.

— Хозяин, принимай постой! Мы посидим, а ты постой.

— Нет хозяина, — растерянно лепечет мать.

— К белякам подался али помер? Нет живого — за упокой споем, а у Колчака найдем — голову оторвем!

— А вы какие будете?

— Свои мы, совсем тутошные.

— Не разберем мы, где свои, где наши, кто за кого восстает, кто кого бьет.

— Это так: пока в загорбок не накладут, — не расчухаешь, кому кориться, кому кланяться. Вот отделенный придет, у него записано, кому мы кем доводимся.

— Ты, Матвей, не пужай бабенку-то, не пужай! Слова плети, да и дело скажи. Тебе в писаря бы податься, с руки: где бумагой не изведешь, языком оплетешь.

— Партизаны мы, хозяйка, свои. Не дают беляки в деревне ходу нашей власти. Колчаковцы ставят свои порядки, а мы им смажем пятки. А теперь так бы: картошки наварить нам поядреньше да самовар с паром, чтоб помнили нас недаром.

Мать затопила печку и только тогда вспомнила про нас.

— Господи, у меня ребятишки-то в подполье!

Она открыла западню, позвала нас. В избе задвигались, к нам просыпался смех.

— Мужик твой не там ли? Накажи ему попутно вынести картошки!

Мы шмыгнули за печку. Матвей оказался рослым бородатым мужиком и балагуром.

— Что глазами стреляете? — сказал он, подойдя к нам. — С хомяками под полом воюете? Завтра к нам. Посажу на коня, дам ружье, отца искать поедем.

Сильный Матвей посмотрел на нас по-доброму, с улыбкой, как смотрят на испуганных, притихших котят.

— У меня дома вот такие же два таракана… Насиделись по погребам. Жену за меня исполосовали шомполами… Накопилось много злости у народа — расплачиваться пора. Поправим жизнь — не станем прятаться.

Отец вернулся не скоро. В ограду въехал бородатый человек на телеге. Мы не сразу признали его. Первые дни он скрывался на пашне, а потом ушел к партизанам на Чумыш. Простуда свалила его далеко от дома. Отлежался в чужой избе, выходили добрые люди, собрали домой.