Степан Титов - Два детства

Не помню, откуда у меня появилось желание повисеть в воздухе. То ли маленький паучок, качающийся на радужной паутинке, то ли кобчик, летящий полем и вдруг повисший над свежей бороздой, или рассказы отца о «еропланах» зародили эту охоту. Диковинный предмет, впервые увиденный, толкнул меня на затею.

У бабушки совсем износился запон [31] Передник. . Да и то сказать, на век одна кожа дается, а к сроку и она коробится. Бабушка решила сходить в лавку приглядеть ситчишку и прихватила меня.

Я не был в лавке, такого богатства не видывал: разноцветные свертки товаров, большущие гвозди с рубчатыми головками, блестящие глиняные пикульки, похожие на птичку, с дырочкой в хвосте. В лавке уместилось множество запахов, каких не было у нас в избе и ограде.

День стоял жаркий, потом небо нахмурилось к дождю, и крупные капли начали пробивать дырочки в пыли. Дорога стала похожа на большую терку. В это время в лавку зашла попадья, держа над головой черный круг на палочке. Вдруг он сжурился, белые ребра опали, и круг повис на руке у попадьи, как спящая летучая мышь.

По дороге домой я допытывался у бабушки:

— Что им делают?

— Всякому свой предел записан. Ей зонтик, чтоб сряд не мочить, а нам он без надобности. Нас дождик помочит, ветер похлопочет: и дождинку и слезинку пообдует, высушит.

А мне бы зонтик надо. Дома, устроившись за амбаром, взялся за дело. К тынине прикрепил перекладины, к концам их веревочкой привязал лоскут старого половика и стал выбирать место для прыжка. Умостился наверху лестницы, приставленной к стене избы, поднял над головой самоделку и прыгнул.

В воздухе не повисел и встать не мог: ступню прожигала боль. Уполз за амбар, решил не показываться домой до вечера, но нога ныла и опухала. Пришлось показаться. «Изобретение» мое было обнаружено, бабушка ругала меня:

— Чтоб ты треснул, прости меня грешную! Углядел у попадьи зонт, всю дорогу допытывался и сделал рогулю. Ничего из тебя не выйдет, головушко! Отломишь башку или на суку повесишься!

Опять позвали Митревну. Она наговорила жичку [32] Шерстяная нитка, на которую делали «наговор». , навязала на ней узелков, обмотала ногу, а бабушка попрыскала на меня святой водой.

— Ты, милый сын, сперва научись хорошо ходить по земле, — прогудела ласково Митревна, — а уж после глаза вздирай. На земле ямок да кочек несчетно. Одну обойдешь, другую перескочишь, — глаз какой вострый надо.

— Другие дети как дети, а этот, — сокрушалась бабушка, — везде точит нос, — истовлетельный [33] Как настоящий. комар!

— У ребятишек не без шишек, а вострый глаз и почуткое ухо — не лишни. Иной человек наступит на свое счастье, да не разглядит, за колоду почтет.

Мало понимаю, что говорит Митревна, но мне немного легче, может, оттого, что ее слова, как сонные капли, что пьет бабушка, когда у ней болит голова.

— Как пройдет нога, приходи к нам, — наказывает она. — Поучу тебя делу. Наш срок пройдет, а после, поди, долго будут жить люди. Не все нести в землю, им тоже оставить надо.

Ушла. Меня больше не ругали.

Зажила нога — пошли дела! Из сырых картошек сделали с братом жнейку, вместо грабель воткнули куриные перья и жнем на крыльце. Ладно работала машина, а потом испортилась, и мы ее съели.

А тут у Киньки зашатался зуб, под ним прорезался новый. Надо бы вырвать, да страшно. Кинькина бабушка позвала меня, велела постоять за дверью. Она уговорила Киньку привязать за зуб ниточку и полечить у скобки. Когда я услышал слова: «Старый-матерый, дай местечко, а сам — за печку», дернул дверь. Кинька не успел охнуть, стоял с раскрытым ртом, а на нитке болтался его зуб.

Совсем извелась от лихоманки тетка Наталья. Всякое снадобье делала, а час придет — опять трясет. Как-то послали меня в согру [34] Заболоченная низина. за лягушкой. Я побаивался: с них на руки переходят бородавки, но отыскал в кочках одну толстуху, зажал в согнутый прут, принес домой. К своему часу тетку начало морозить. Больную накрыли тремя шубами, а сверху положили бумажный кулечек. Бумажка зашуршала, развернулась, тетка подняла глаза, в страхе взвизгнула, скорчилась, а лягушка шмякнулась на пол. С тех пор отстала от бабы лихоманка.

Забегал к Митревне, как наказывала. Она научила меня «выговаривать» зубную боль. Ошв наговора было немного, выучил их скоро, и Митревна подивилась:

— Липучая память, чисто воск: как пало — так запало! Действенный наговор у тебя будет. Грамотешку бы тебе. В книгах, должно, прописано, какую боль чем изводить. Может, фершал из тебя какой выйдет. Грамотному — свет в окно. Это мы пеньки — где расплодились, там и сгнили. Теперь отец дома — научит.

Она дала мне завернутый в тряпочку «едкий камень» от зубов. Скоро пошел слух по краю, стали приходить за наговорам. Спрятавшись за дверью, шептал на камень, велел прикладывать. Бабушка была рада, что в избе завелся «лекарь». Отцу это не понравилось.

— Не с этого начала надо заходить. Через книжку дорожки-то торятся. Не от всякой беды словом отпихнешься. На войне сколько солдат носили заговорные слова, а пуля свою дорогу знает — клюет, не разбирает. И я заговор таскал, да под газ попал. Немец больше знал — крепче и колошматил. Умом брал. Поп вон сколько святых слов знает, кадилом на солдат махает, а идет солдат в наступление и помирает. Богу не под силу разнять людей во вселенской драке. Полосуются, как собаки, хватают чужую землю, а мне зачем она? Свою бы прибрать. Книжка растолкует, что к чему? С нее начинать надо.

Бабушка впервые слышит такое про бога, но молчит. Нехорошо говорит сын, — должно, от газа в уме повредился.

Перед страдой отец привез из города себе газету, а нам сайку, колбасу, азбуку и балалайку. Базарского хлеба я не держал в руках, кроме просвирки на пасху. Колбаса не понравилась, а балалайка увлекла. Она была желтая, ребристая, как спелая тыква, а по ее ладам бежали три струны светлыми ручейками. Тронешь их — из дырочки в кузове запоет жалобно, мягко. В азбуке картинок больше, чем в сундуке. Отец толкует мне их содержание.

— Насматривайся да за дело. Осилишь буквы — станем слова из них складывать. Вот тебе первый урок: заучи от «а» до «ды». На первую пишется Анна — твоя мать, на вторую и третью — бабушка Варвара. Эта совсем схожа с гусем — так и пишется. Печку затопят — пойдет дым. Вот эта буква «ды» и есть. Теперь своди на речку Соловка.

Скопится же столько радости в один день, хоть отчерпывай! Едем с братом верхом, жуем сайку, я повторяю свой урок, поглядывая на печные трубы. Когда возвращаемся с реки, к нам из избы выходит женщина. Хочется сказать ей про нашу радость, но она заговорила первой:

— Ребятишки, вас двое едут?

— Двое.

— Пусть будет с вами третьей моя могильная кость.