Степан Титов - Два детства

По сторонам этой процессии гарцевали на бойких лошадях два всадника с карабинами, гулко стреляли в зимнее небо. Вся деревня была взбудоражена. Шествие привлекло молодежь, ребятишек, а в оградах стояли пожилые да старики. Праздничная демонстрация в годовщину победы Октябрьской революции проводилась впервые, была необычным явлением, потому люди не решались примыкать, рассматривали шествие из-за городьбы.

Маленькая демонстрация двигалась по улице, все чаще под красным знаменем раздавалась песня, а конники усердно палили, будили тишину и нерешительность Журавлихи.

Вот этот дирижер с тыниной и был первым учителем в коммуне «Майское утро».

В 1921 году коммунары открыли школу в приспособленном здании на втором этаже. Это были две комнаты и маленькая боковушка вместо учительской. Когда из нее выходил Адриан — так большие звали учителя, — любопытным взорам открывалась этажерка с книгами, а на стене — портреты Добролюбова, Пушкина, Белинского.

Квартиры для учителя еще не было, поэтому он ездил ночевать в Журавлиху за четыре километра. Коммунары дали ему самого смирного мерина, по кличке Колчак, и мы после уроков ходили за ним в пригон, седлали. Лошадь ставили впритирку к наружной лестнице на второй этаж. Учитель садился в седло, мы помогали ему попасть ногой в стремя, подавали повод и отходили в сторону. Пока он отъезжал, строго было заказано шуметь, свистеть, следовать за конем. На следующее утро он въезжал в поселок, и сразу раздавался звон шабалы, что значило: учитель приехал — собирайся в школу.

В первое время обучалось немного ребятишек во втором и третьем классах. Занятие велось одновременно, мы по очереди отвечали у доски, решали и писали самостоятельно. Звонка не подавалось, а просто учитель говорил:

— Идите на двор.

Уборщиц в школе не было. Чистоту поддерживали сами. Сами топили печи, ночевали на классной доске, положенной на парты. Как заманчиво было ночевать не дома, а в школе! Романтично… Романтика никогда не ночует дома.

Шло время. Мы росли, собирали знания по крупицам. Подобно молодым растениям, копили в себе запас сил, жизненных впечатлений, питались добытым опытом людей, и никто не знал, каким цветом зацветем в жизни. Только яркий цветок среди множества других, бледных, непривлекательных, заметен каждому. Какое терпение и глаз нужны тому, кто по слабым знакам предположит, на что способен молодой побег, какой цветок он может раскрыть. Таким человеком мне представлялся мой учитель, Адриан Митрофанович Топоров.

Первый учитель… У каждого человека он, как начало пути, как неизгладимый оттиск в детской душе. Пусть время подарит тебя другими, более значительными учителями, но первый останется тем маленьким далеким огоньком, что посветил тебе в начале пути.

Для одних учитель — светлый образ заботливой матери, ласковой, прощающей детские проказы в надежде, что вырастет ребенок — сменится и наряд. У других он был путеводителем в годы детства: читай его и узнаешь о далеких землях и людях, о том, что не растет и не живет рядом с тобой. Третьим он помнится скромным тружеником, склоненным над детскими тетрадками, чтоб научить нас читать, писать и думать.

Сложна работа учителя, и сам он — человек с емкой душой. Он руководитель без претензии на власть, друг без панибратства, советчик без нотаций и вышка, куда поднимает питомца, чтобы оглядеть мир.

Чередой проходят поколения через руки учителя. Он в постоянном волнении за их будущий труд и жизнь, и Как горький упрек, воспринимается падение бывших воспитанников, словно он за внешним благополучием не смог когда-то разглядеть червоточинки.

Я не знаю, подолгу ли сидел Адриан Митрофанович над нашими тетрадками, но над нами, особенно над некоторыми, засиживался. Он не укладывался в обычное понятие об учителе по представлениям того времени, не остывал, а был в постоянном движении, как учитель и человек. Хвалить без дела не любил, за проступок взыскивал строго. Нельзя было знать заранее, какие молнии у него в запасе, чтоб поразить лень, неряшливость, верхоглядство, безволие, тугодумие. Он подчинял ученика своей воле, горел вместе с ним.

Время его работы в школе не определялось никаким расписанием: до обеда и после — с учениками, вечером — со взрослыми. Вся культурная работа в поселке велась им: постановки, хор взрослых коммунаров, оркестр школьников, стенная газета, ликбез, вечернее чтение газет и художественной литературы для взрослых.

Никогда я не видел учителя праздным. Любитель меткого народного слова, он и на собрании и в беседе прицеливался к говорившему и хватался за записную книжку. Говорил образно, доказательно, остро. Газетный материал подавал увлекательно, и сложное распутывалось по ниточке. Книжки читал, как говорили коммунары, «на голоса», каждому герою «свое наречие» придавал.

Позднее, когда со мной можно было уже рассуждать, зазывал к себе. Ему нужен был слушатель для развития доказательства, когда попадала норовистая мысль. Мне же такие беседы служили на пользу.

Случалось, приглашал в баню. Мылись мы долго, с перерывами. Перерывы использовались для рассуждений литературного характера.

— Давай-ка полезем на полок, — говорил Адриан Митрофанович, — и потолкуем.

Сидят два голых человека на полке в бане, обсуждают новинки из журнала «Сибирские огни». Потолкуем, помоемся и опять на полок, потеть и рассуждать. Один раз мы увлеклись разговором и просидели в бане до поздней ночи.

— А ты знаешь, что Оскар Уайльд ставил ноги в холодную воду, когда садился писать, а Шиллер клал в письменный стол гнилые яблоки? К чему это они так? Видимо, это импульсом у них было, толчок мозгам. Чудно? Можно и поверить. У меня интересные мысли иногда родятся в бане. То ли крови больше заходит в голову? Верно, со мной так бывает! В прошлую баню пришла недурная мысль. Что, если собрать отзывы коммунаров о прочитанных книгах? Пусть-ка скажет слово простой человек, для которого книга пишется! Критики хвалят, хают писателей, а народного мнения не собрано, не слышно писателю этого голоса. А? Верю, что мнение есть, и толковое! На пользу оно должно пойти. Недавно прочитал коммунарам стихотворение, высокое по мастерству и тонкое по лирике, — поняли! Родилось свое отношение, образы… Заговорили мужики!

В эту минуту в предбаннике послышался голос:

— Адриан, ты не угорел? Какой вас черт гнет в бане уже третий час? Время-то позднее!

— Марья, Маруся, ты не ругайся, — отвечает жене учитель. — У нас, видишь ли какое дело, только до главного дошло!

— Подопру вот дверь — сидите до утра!

— Придется сдаваться: осада серьезная. Пойдем-ка ко мне на чай, там я докончу, и ты увидишь, что дело это стоящее!