Степан Титов - Два детства

— Богу Гагарин отбой дал, — загорячился кузнец Саша. — Чего эту сказку заводить! У тебя, дядя Федор, к каждому разговору все от старого заход выходит. Тут нового не переглядеть!

— Иш ты — сразу и в дыбы! Накалился возле горячего железа. Охлынь чуток. Пеленичника на тебе не было, дружок. Теперь у молодых глаза рано открываются, а в старое время младенца пеленичником связывали, чтоб глаза себе не выкопал. Подрастет — развяжут. А тут, вот они, подоспели царь да бог со своими пеленичниками. Вместе-то в два конца затянут человека на мертвый узел, и ходи всю жизнь спутанный. Дальше поскотины не скочишь. Потому и пропадал передовой народ… Про старую жизнь надо поминать: видней, откуда тормозить стало. Переменись власть раньше, — Гагарин на какую бы звезду теперь слетал? А бог что? Он и жил-то не выше тучи, вот его и перелетели.

— Ну, посудили, — сказал Саша, закрывая кузницу, — а дело не разобрали. Пошли слушать радио. Там гадать не будут, а точно скажут.

— У меня внучок-школьник, — заговорила старушка, направляясь домой, — в сказках завяз, в книжке ночует. Верит в чудеса, какие там живут. Посмеешься над ним: что взять с пикуненка, в голове еще кисель! Сегодня сама опешила: такую сказку никто не складывал. Давно ли вечерами выскакивали на спутник в небе… Пойдет такая жизнь, что диво диву на пятки наступает!

Пошел и я домой, а дума просилась за горизонт, куда уже ушло солнце, чтоб посветить на то место, где покоился космический корабль, и ликовали люди, принимая в объятия своего первого посланца в звездные дали.

Наверное, потому, что у нас есть сын-летчик, я стал думать о родителях Гагарина. Как они чувствовали себя, когда узнали, что их сын летит под звездами? Немыслимая скорость по неизведанному пути, где кончают свое существование в ярких всполохах метеоры… Где вырос звездный герой, кто его родители? Возможно, они обычные люди, такие же простые, как засеянное поле…

Утром 6 августа жена учинила варку варенья. Было воскресенье. Я ушел в сад гонять дроздов на малине. Смастерил несколько пугал, собрав дома старые шапки и пиджаки. Птицы кружились над садом, прятались в густой листве деревьев, беспокойно трещали. Подражал на трещетке этому крику и успешно рассеивал налетающие стаи.

На душе было тревожно. Передумал и вспомнил все, что произошло за последние недели.

Зачем корреспонденты зачастили в наш домик? Они к нам никогда не заглядывали. Поднимают всю родословную от дедов и все пишут и пишут в свои блокноты… На наш вопрос, зачем это нужно, отвечают, что их интересует мир хороших людей, а газеты обязаны этим интересоваться. Я читаю газеты и знаю, но как-то непонятно: чего им вздумалось искать хорошего человека среди малины, дроздов и пугал? Не ошибка ли?

Первых корреспондентов газеты «Известия» — Волкова и Штанько — мы и встретили с недоумением, как если бы к нам зашел министр или генерал. Поэтому, признавая важность посещения, рассказывали мы с женой свою жизнь без утайки, хотя между беседами, когда гости выходили в сад, спохватывались. Жена, будто по делам, выходила в сени, наблюдала за приезжими, а потом наседала на меня:

— Чего это ты разболтался! Кто знает, зачем они приехали.

— Мать, — говорил я, — ребята-то будто хорошие, да и спрашивают про старое. Они рады, что нашелся живой свидетель, пусть себе пишут.

В последние дни корреспонденты стали появляться чаще и не надолго, раскрывали блокноты:

— У вас есть сын?

— Есть.

— Где он?

— Где-то в Москве.

— Расскажите о нем.

И в который уж раз начинался рассказ о сыне, после чего корреспонденты исчезали, как вихри-вертуны.

В это утро написали сыну письмо, посоветовали ему хорошо исполнить неизвестное нам дело, но отправить не успели.

…Где-то на краю сада зашумела машина. Ко мне в малину шел высокий черноволосый человек.

— Корреспондент газеты «Известия» Аграновский, — сказал он.

— Побеседуем в саду, — предложил я.

— Думаю, что дома будет лучше.

— Поедемте. Со вчерашнего дня у нас никого нет. Сегодня ночевал Омельчук из редакции газеты «Красная звезда». Решил в выходной порыбачить. Может, где на речке в кустах путается.

Подъехали к дому, где было тесно от машин и народу. Защемило сердце: неужели с сыном уже началось что-то? Меня ввели в квартиру, забитую народом. Корреспонденты, фотографы, снаружи в окна смотрят люди… Мы совсем растерялись, уселись рядом на ящик, впились глазами и слухом в радиоприемник. Не верилось, но диктор назвал имя нашего сына: «Корабль „Восток-2“ пилотируется гражданином Советского Союза летчиком-космонавтом майором товарищем Титовым Германом Степановичем».

Засверкали фотографы, затрещали кинокамеры, а мы заплакали. Заплакали от счастья, от гордости за сына-гражданина, что вырос в нашей семье. Оттого, что ему доверено трудное дело, от тревоги за исход полета, от заботы, хватит ли у сына сил, чтоб успешно провести полет космического корабля… А он пошел уже на третий виток вокруг Земли. Люди ликовали, а мы не могли опомниться, не находили себе места.

Так прошел остаток дня. Настала ночь. Сын, пролетая над Москвой, пожелал москвичам спокойной ночи, лег спать в космосе. Нам не уснуть. Народ разошелся по домам, мы остались одни — стало труднее.

Сидим среди комнаты на стульях, молчим, думаем одну думу. Она бьется где-то под ночным небом, выслеживает путь сына. К окнам плотно прислонилась темнота. Молчит в уголке приемник, и натекает такая тишина, что некуда от нее посторониться. Где ты, утро, долго затерялось! Хоть бы люди пришли поскорей!

— Да сколько ему еще летать-то, — опрашивает Шура. — Когда же конец-то?

— Не знаю.

Вспомнилось письмо дочери. Она гостила у брата и сообщила, что Герман где-то долго был и неохотно сказал, что просидел пятнадцать суток. Это нас встревожило: значит, провинился, где-то выпрягся и получил по закону. Далеко он, не поставишь ему своей головы, не убережешь от ухабов. Только потом узнали, что сына испытывали на стойкость нервов для полета в вечной тишине, в одиночестве. А нам тишина ночи казалась мучительной, затяжной, как обложной осенний дождь.

Ложились, закрывали глаза. Тревога за исход полета становилась сильней — глаза сами открывались, а вверху был пустой потолок.

— Усни, — предлагает жена. — Неизвестно, сколько он там пробудет. Силы поберечь надо.

— Ты же не спишь.

— Не могу.

— И я не могу.

— Не случилось ли что у него? Может, он там бьется, а спуститься не может. А? Что молчишь?

И я про это же думаю, но понимаю, что так можно истерзать друг друга. Начинаю сердиться оттого, что не могу найти убедительных слов, чтоб самому поверить. Верить надо и жену заставить…

— Не может быть несчастья, не может!.. Гагарин слетал благополучно. Не загубят нашего сына. Не игрушками занимаются: дело это всемирное. Наверняка!