Анна Красноперко - Письма моей памяти

…Я решаюсь. Фима стоит на страже. Быстренько выхожу за территорию гетто, перебегаю на другую сторону Шорной. Все дрожит внутри, но ноги несут, несут вперед. Я уже на Обувной. Навстречу — два полицая…

Принимаю независимый вид — доплетаю свою длинную косу. Повезло!

Вот и Мясникова. Около фотографии очередь. Этого я не предусмотрела. Снова принимаю независимый вид. Встречаюсь взглядом с людьми. Уговариваю себя, что светлые глаза выручат.

Подходит моя очередь. Поправляю воротничок, обе косы перекидываю вперед. Фотограф, молодой мужчина со сжатыми губами, буравит меня взглядом. Фотографирует.

— Зайди в среду…

… Какое счастье идти без проклятых желтых кругов, да еще по тротуару!

Еле дождалась этой среды. Идем колонной с работы. На Мясникова срываю латки, незаметно отстаю, несусь к фотографии. Только б не было закрыто. Но, вижу, у дверей стоят люди. Значит, работает.

Забираю фотокарточки. Ощущаю страх и беспокойство. Поворачиваю фотографию и на обратной стороне читаю: «Жидовка». Столбенею… Все пропало. Значит, заметили, выследили…

Крадусь к выходу, выбегаю на улицу. Озираюсь. Никого… Сворачиваю на Обувную, заскакиваю во двор, что напротив фабрики. Белокурая девочка сидит у окна, с интересом разглядывает меня. Ненужный свидетель.

Прячусь в уборной. Через щели вижу полицая. Он заходит во двор, дергает дверь дома. Спрашивает:

— Сюда девка не забегала?

Испуганный женский голос отвечает:

— Нет, никого не видели.

Он ругается по-немецки и выходит на улицу. Жду, жду, жду… Наконец, прижимаясь к стене, выхожу со двора.

Как трудно бежать по пригорку на Обувной!

Выстрел! Пуля просвистела рядом. Крик:

— Стой!

Шорная! Каменный дом. Около него порванная проволка — несколько дней назад в нее врезалась машина. Это совсем рядом с нашим домом. Не помню, как влетаю в каменный дом. Сзади свист, крики. Дворами бегу дальше. До боли сжимаю в руках сумку с фотокарточками. До своих остается несколько шагов.

Страшная вещь — голод. Все время хочется есть, кружится голова, качаешься от слабости.

Думаем о хлебе — наяву и во сне. Жуем обрывки бумаги, соскребаем мел с печки… Иной раз кажется, что теряешь сознание. Боюсь, чтобы этого не заметила мама… Но она все видит. Отдает свой хлеб. Делится своей пайкой Инночка. Неужто у меня такие голодные глаза?

От голода спасает моя подруга Вита Рабинович. То картошки подкинет, то муки. От своей семьи отрывает…

Мы знакомы с нею не очень давно. Внешне Вита очень привлекательная. Слегка заикается, но мне кажется, что это ей даже идет. Самостоятельная, щедрая, не по возрасту мужественная. У нее убили отца и старшую сестру Цилю. Но как она держится! Только боль в глазах. Наверно, она навсегда поселилась в них, эта боль.

Вита — по-латински «жизнь»… Что же уготовила судьба девочке с таким именем?

Нина Шнайдер бежала от немцев из-под самой Варшавы. Там она училась в консерватории по классу вокала. Добралась как-то до Вильно, а потом война пригнала ее в Минск. Ни кола, ни двора. Единственное богатство — голос. Дивной красоты сопрано. Но кому оно нужно в войну, да еще за колючей проволокой?!

Мы познакомились в колонне. Высокая, худая, волосы у нее ослепительно рыжие, губы припухшие, какой-то отчаянный взгляд ярких серых глаз. Ей, должно быть, года двадцать два… Одна, без чьей-либо поддержки, на чужой земле, за колючей проволокой. Но беспомощной себя не чувствует. Знает польский и немецкий языки, неплохо говорит по-русски.

Вместе прибираем барак немцев железнодорожников. Узнав, что Нина училась в консерватории, они приказывают спеть песню. Нина что-то запела по-польски. Немцы остановили ее:

— Нет, не это,— и напомнили мелодию.

Девушка поначалу подхватила ее, а потом умолкла… Немцы заставляли петь «Хорста Весселя» — марш нацистов.

Немец снова приказал петь. Нина молчала. Тогда один схватил ведро с водой и вылил его на девушку.

…Вечером, до комендантского часа, я прибежала к Нине.

И тут услышала ее голос. Звучали гаммы.

— Она не только сама поет. Еще и соседскую дочку учит… Для чего? — пожала плечами бабушка Блюма.

Но Нина, верно, знает, для чего. Для будущего…

Спасибо, Ингрид! Сегодня я в голубой блузке, которую ты мне подарила. Удивительно, но и в этих условиях хочется хорошо выглядеть. Я даже сделала себе новую прическу. Собираю на висках волосы в валики, а потом заплетаю косы. Они уже длинные, густые. Мама говорит, что такая прическа мне к лицу.

В колонне все как-то по-новому посмотрели на меня. И так хорошо стало оттого, что почувствовала себя взрослее, что чисто одета, что люди говорят приятные слова. Хочется забыть о страшном.

Я еще ни в кого не была влюблена. Нравился сначала Миша Дубин, а потом Толя Бережков. Мишу «любили» многие девчонки. Влюбленные даже написали ему общее письмо, в котором признавались в любви, и подписались своими именами. Слава богу, меня среди этих дырочек не было.

Толя Бережков нравился мне всерьез. У него светлый чуб и голубые глаза. Мой идеал красоты. Однажды я отважилась на свой самый смелый поступок. Позвонила Толе, а когда он подошел к телефону, положила трубку на пианино и стала играть. Потом быстренько повесила трубку. Возможно, Толя и не догадался, от кою получил музыкальное приветствие, но я стыдилась при встречах смотреть ему в глаза…

Я возвращаюсь на землю… Что ж, хорошее настроение и приятные воспоминания — тоже подарок судьбы.

Ноэми Руднянская, Софа Сагальчик и Лина Ной. Пожалуй, они были самыми красивыми девушками в гетто.

Нельзя забыть трагическую историю Ноэми.

Софа Сагальчик погибла в одном из погромов.

А Лина Ной…

Как бы я ни старалась описать внешность девушки, сделать этого не смогу. Ясно вижу ее бледно-смуглое лицо, большие светлые глаза, пышные пепельные волосы. Фигура высокая, движения красивые, походка стремительная, гордая.

Лина стала жертвой одного из злодеяний немцев. В гетто была проведена облава и схватили девушек — самых красивых.

Их привезли на Площадь рабов, потом заперли в сарае. Они кричали, плакали, стучали в двери. Понимали, что их ждет. Там провели всю ночь.

Утром девушек повели на расстрел.

Сеня Темкин видел, как их вели. Видел и то, о чем теперь рассказывают в гетто.

Когда девушек подвели к воротам кладбища, одна из них запела «Интернационал». На нее набросились, сбили с ног. Это была Лина.

Вместе с другими ее поволокли на кладбище, приказали раздеться. Лина сопротивлялась. С нее силком содрали одежду.

Девушек расстреляли за то, что они были молодые и красивые.