Анна Красноперко - Письма моей памяти

Этим нельзя не восхищаться…

Мария Францевна снова каким-то образом проникла в гетто. Навещала своего Марка Борисовича. Ему пятьдесят лет. Пожилой больной человек А ей около сорока. Красивая и смелая, необычайно смелая.

От Эммы, дочки Марка Борисовича, я узнала эту историю.

Марк Борисович был певцом. Его жена, мать Эммы, умерла перед войной. Эмма была убеждена, что отец останется верным памяти матери навсегда. И вдруг в их жизнь вошла эта женщина, Мария Францевна. Пианистка, она часто аккомпанировала Марку Борисовичу на концертах.

— Я ненавидела ее тогда,— вспоминает Эмма. — Папа понимал это, и, наверно, потому они не поженились. А теперь мне стыдно перед ней. Ты подумай, в который раз она приходит сюда, чтоб освободить его. А он не может ходить — ноги опухли.

«Если я решусь на это, то погублю тебя»,— говорит он Марии Францевне и так нежно и тоскливо смотрит на нее.

— В последний раз,— продолжает Эмма,— я проводила Марию Францевну до кладбища, через которое она и пробирается в гетто. Я как-то спросила: «Значит, вы любили отца? Я не верила вам…»

И услышала в ответ: «Я и теперь люблю его…»

Я думала, что Рингмахер — это фамилия Иосифа Вульфовича. После поняла, что Рингмахером его прозвали за то, что он делает кольца. «Ринг» — по-немецки значит «кольцо».

Казалось бы, кому нужны кольца в такое время? А ведь люди берут. Иосиф Вульфович меняет их на еду, чтоб прокормить жену и ребенка. Он делает их из старых ложек и вилок.

Сколько фантазии и мастерства вкладывает Рингмахер е каждый перстенек! А получает за это кусок хлеба или пачку сахарина.

Но недавно кольца Иосифа Вульфовича понадобились и в гетто.

Рафалок Новодворец и Римма Садовская давно решили пожениться. Риммина мама плакала, когда узнала об этом.

— Не плачь, мама,— уговаривала ее Римма,— сколько отпущено нам с Рафалоком, будем вместе…

Иосиф Вульфович все понял и кольца сделал…

…Я видела эти колечки. Скромные, изящные, не из золота, не из серебра — из простого металла… Пусть они принесут Рафалоку и Римме тот кусок счастья, который предначертан им судьбой.

Мы не таскаем тачки — приводим в порядок дом после побелки, старательно сдираем масляную краску с пола. Сюда, на Свердлова, прислали девчат-белорусок. И так хорошо стало у всех на душе. Нет изоляции. Есть доверие, юмор, сердечность.

Девчата моют окна, раскрыли их настежь. И вдруг запели. Песне тесно здесь. Она рвется из наших сердец на волю. Запеваю свою любимую: *

Снизу слышны свистки охранников. Да и рядом с нами немец уже наготове.

— Was singt sie? [44] — Что она поет? — спрашивает он у полицая.

В памяти всплывают строчки этой песни на немецком языке. Мы ведь учили ее в школе! И я запеваю ее по-немецки:

Не знаю, чем бы все это кончилось, если б не появился Отто.

… И на этот раз он выручил.

Не скапливаться! Не скапливаться!

Немцы не разрешают собираться в гетто группами. Не более трех-четырех человек вместе. Пятого убивают…

Пятым на этот раз был Фима Осиновский. Вокруг, казалось, ни немцев, ни полицаев не было, когда он подошел поговорить с друзьями. В той группе уже было четверо ребят. Откуда-то появился немец — и грянул выстрел.

Добрый, смелый Фима. Это он стоял на страже, когда мы через лаз пробирались в город и возвращались назад. Это он помог Василю Ивановичу Васильеву вызволить из гетто маленькую Флору.

На Шорной мы еще крепче подружились с Броней и Леночкой Гольдман. На Слободском все же мало знали друг друга. А тут все рядом, в одной комнате их и наша семья. Они младше меня. Броня более подвижная, активная. Леночка — задумчивая, мягкая.

… Мы организовали свой квинтет. В него входят Броня, Леночка, Вита, Инна и я. Тихонько поем советские песни. У Брони удивительно хорошая память, она знает почти все популярные песни.

Самая любимая наша песня «Смело, друзья, не теряйте бодрость в неравном бою…». Удивительные в ней и слова и мелодия.

Возможно, эта встреча определит нашу дальнейшую судьбу…

Мы с Асей и Ниной давно уже приметили того человека. Не раз встречались с цепким, внимательным взглядом его глаз. В последнее время он особенно часто прохаживается по Свердлова, там, где мы работаем.

И вдруг неожиданность. Он подходит к нам.

— Девчата, гетто скоро будет ликвидировано. Вам надо бежать.

Мы стоим ошеломленные.

— Кто вы?

— Это не имеет значения. Я могу помочь.

— Как?

— Могу вывести из города.

— Куда?

Некоторое время он молчит, внимательно смотрит на нас. Потом говорит:

— Отведу в партизанскую зону.

— Вы партизанский связной?

— Таких вопросов не задают…

— Вы выведете всех нас?

— Нет, сначала тебя,— он показывает на меня. — А потом их, поодиночке.

— Почему меня?

— Тебя легче провести. Ты не похожа на еврейку.

— Но у меня в гетто мама, сестренка…

— А-а, всех не смогу…

— Моя мама доктор…

— Доктор? Мне нужно посоветоваться… Я приду «ода во вторник в три часа… О нашем разговоре никому…

Вот и все. Мы долго смотрим друг на друга. Потом Ася говорит:

— Это спасение. Мы не должны отказываться…

Все-таки кто он, этот человек? Нам так хочется верить ему! Скорее бы кончился рабочий день… Скорее бы рассказать обо всем маме…

Теперь у нас с мамой только и разговоров о том человеке. Лишь бы не передумал, не подвел.

Мама говорит:

— Если нельзя будет идти мне и Инне, пойдешь одна…

От этих слов мне становится больно и обидно.

Решаем, что в следующий вторник мама должна присоединиться к нашей колонне и пойти с нами на Свердлова. Загодя нужно попросить Отто, чтоб разрешил.

На всякий случай мама приготовила сумку с медикаментами.

Осматриваем одежду, зашиваем, латаем.

Холодно. Снег, морозы…

Мы склоняемся над маминым паспортом.

— Смотри,— говорю я ей,— вот «Рахиль» переправим на «Раиса», «Ароновна» на «Адамовна», фамилия у нас, слава богу, спокойная. Ни немцы, ни полицаи не прицепятся. Правда, в графе «национальность» большая поправка… Давай попросим дядю Турецкого, он поможет.

Дядя Турецкий — наш сосед. Понятно, о том, что мы собираемся навсегда покинуть гетто, говорить нельзя. Можно сказать, что паспорт потребуется, чтобы сходить в город.

— Глупенькая,— горько усмехается мама. — Если б по таким поддельным бумагам можно было уйти из гетто, здесь давно бы не осталось ни одного человека…