Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

И все-таки я не получал полного удовлетворения среди молитвы римо-католиков. Я оставался чужд ей, и не только потому, что моя Церковь воспрещает молиться с иноверцами. Это запрещение я помнил и ни разу его не нарушил, но, если бы и не было такого запрещения, мне трудно бы было слиться с окружавшей меня толпой в обшей молитве. Чудно хороша римско-католическая служба, и глубоко захватывает она душу. Но я в ней не находил того, чего больше всего искал в то время, — той задушевности, которой полон православный обряд. Я искал Бога, но не как грозного повелителя и судью, а как любящего отца. Психологический момент моего религиозного настроения был таков, что я не столько каялся в грехах, сколько искал милости, любви, благостной поддержки. По моему настроению мне нужна была русская православная молитва.

К ней нас с женой вообще все больше тянуло, и все о ней напоминавшее радостно отзывалось в душе. Как сейчас помню светлое лицо жены, услыхавшей колокола нашего Сен Пьера. Мы тогда только что перебрались на avenue du Maine. Наша квартира была на́ четвертом этаже, и на противоположной стороне улицы, дома чере́з три от нас, находилась католическая церковь Saint Pierre. Ее колокола приходились как раз на уровень нашей квартиры, и при открытых окнах их звон врывался в комнаты так густо и полно, как никогда не услышишь на улице, хотя, конечно, сравнительно с нашими колокола были очень невелики. Утомленный переборкой, а́ заспался, а жена, рано проснувшись, отворила окна и Занялась вытряхиванием запыленных вещей. Поднявшись с постели, я увидел, что она, высунувшись на улицу, так и застыла в окне. Я ее окликнул:

— Что ты там рассматриваешь?

Она обернулась, радостная и сияющая:

— Да ты послушай. Какая прелесть! Так и кажется, что мы в России!..

Она заслушалась колоколов, как музыки. И действительно хороша была музыка эта, навевавшая на душу ощущение молитвы и далекой родной земли.

В Saint Pierre'e я стал захаживать часто, водил туда и сына Сашу. Это была высокая-превысокая церковь чисто готического стиля. Не скажу, чтобы она была красива снаружи, но внутри стрельчатые своды, тонувшие в сумраке потолка, и даже этот таинственный сумрак производили сильное впечатление. Она была очень темна, так что во время службы всегда освещалась газовыми фонарями, тянувшимися по обеим сторонам церкви. Много я тут насмотрелся разных служб, видел даже крестный ход. Не помню, какой это случился праздник. Зашел я накануне в церковь и узнал, что в ней будет говорить один знаменитый проповедник, а на сам праздник приглашен хор оперных певцов. Народу набилась бездна, так что густая кайма молящихся стоя окружала сплошь заполненные скамейки. Проповедник говорил действительно прекрасно и даже меня, постороннего, пронял, когда коснулся предстоящего крестного хода. Он вспомнил торжественные крестные ходы недавнего прошлого, когда Церковь была еще свободна во Франции. Обрисовавши их картину, он вздохнул: «Увы, мы теперь уже не можем славить нашего Господа так, как в прежние времена. Закону должно подчиняться. Ну что же, мы сделаем все, что можем». Сделать много было, однако, нельзя, и крестный ход вышел довольно жалкий. По закону он не может выходить на улицу, и это еще хорошо, что у Saint Pierre'a был довольно большой двор и узенькая полоска земли, обнесенная железной решеткой, окаймляла его даже со стороны улицы. Но полоска была так узка, что по ней не могли идти в ряд даже два человека, и густой толпе, наполнявшей сзади двор, приходилось дефилировать по ней тоненькой нитью. Грустно было смотреть на это, вспоминая родину, где в те времена под сенью православного государства Церковь справляла свои торжества с такой силой и славой.

Жена моя мало посещала католические церкви. Они ей не нравились. Но маленький сын повсюду бывал со иной и сам просился идти в церковь, видимо, вынося из нее сильные мистические впе чатления. Он, конечно, более меня поддавался очарованию католического обряда, потому что не имел еще никакого понятия о каком-либо другом. В русскую же церковь, как сказано, я долго не ходил по предвзятому предубеждению и в первый раз познакомился с нею благодаря семейству Эшен.

Не могу не помянуть добрым словом эту милую, оригинальную семью, давшую, не зная того, немало толчков начавшейся во мне эволюции, которая вела меня одновременно к Богу и православной родине. Не помню, кто доставил мне у них урок русской словесности для их младшей, 15-летней дочери. Сама m-me Эшен была русская, из хорошей аристократической семьи Чебышовых. Еще маленькой ее отдали во французский пансион в Париже, где она и выросла, каким-то чудом не обращенная в католичество.

Полуофранцуженная, она, однако, всей душой тянулась к родине, к России. Уже в пансионе она влюбилась в m-г Эшена, замечательного в нем красавца, и вышла за него замуж. Тут, казалось бы, должны были окончательно прерваться нравственные связи ее с Россией, но у нее вышло наоборот. Перед опасностью безвозвратно слиться с чужой страной русское чувство вспыхнуло в ней целым пожаром, и она с женским упорством начала переламывать свою жизнь. Она даже мужа выучила по-русски, а когда у них пошли дети, она выписала из России для них няню, чтобы их с колыбели окружал звук родной речи, мотивы русской песни, фантастические узоры русской сказки. Когда дети подросли (их было две девочки), она стала ежегодно возить их в Россию. «Уж мне Бог судил выйти замуж за француза, — говорила она мне при муже, — так я хочу, чтобы хоть дети мои повыходили замуж за русских». А сам Эшен сидел тут же и добродушно улыбался… И m-me Эшен такн добилась своего. Она потом, уже после меня, перетащила мужа совсем в Россию, и ее маленькие барышни действительно вышли замуж за русских.

Я очень быстро подружился с этой милой семьей. Сама m-me Эшен, когда-то, очевидно, красавица, была замечательно симпатична, барышни тоже умненькие, хорошенькие, даже и муж видимо хороший человек. Моими уроками она была очень довольна, как и я своей ученицей. А что я был эмифантом, m-me Эшен знала, но не обращала на это никакого внимания и с высоты своей патриотической самоуверенности, очевидно, не могла и представить себе, чтобы я мог оказать какое-нибудь вредное влияние. Да и действительно, барышни были насквозь пропитаны духом матери. Часто m-me Эшен оставляла меня завтракать, и туг у нас происходили оживленные беседы.

Патриотка она была отчаянная. При ней нельзя было и слова сказать против России, а уж особенно против Царя. Я как-то вскользь заметил, что о способностях нового Государя, Императора Александра III, приходилось иногда слышать скептические отзывы. Она внушительно ответила, что русские ничего подобного не говорят. «У нас, у русских, правило: относиться к Царю с благоговением, какой бы он ни был, способный или неспособный». Так она мне сразу указала, чтобы я у нее Царя не смел касаться. «Для настоящих русских, какЧсбышовы, Царь и Россия — неразделимы». Она очень гордилась своим родом и сообщила, что в нашей истории Чсбышо-вы явились еше со времен осады Козельска.