Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

Время, однако, подходило уже к утру, и, порядком усталые от бессонной ночи, мы двинулись домой.

Над темным городом висело небо, уже алеющее на востоке. Воздух был свеж. Наш путь шел на Halles Centrales — центральные рынки. Улицы были совершенно пустынны, и только время от времени издалека слышалось громыхание колес крестьянских телег. Они уже тянулись к рынкам, совершенно как на представлении «Чрева Парижа» Золя. Огромные ломовые лошади медленно тянули эти тяжелые возы с колесами, способными выдержать, кажется, огромную пушку, и в беззвучном ночном городе грохот этих колес был слышен за целую версту. На пути мы увидели еще светящийся ресторан: значит, тоже из специальных, не запирающийся до самого утра. Мы заинтересовались зайти.

Интересного, однако, ничего не нашли. Ресторан был довольно приличен, с обычными парижскими столами под мрамор. На одном из них растянулся какой-то представитель бесприютной публики и крепко спал на своем каменном ложе. Никто его не прогонял. Мы немножко отдохнули и пошли к Halles Centrales, уже начинавшим оживляться.

Крестьянские возы кое-где сгружали свою клажу. Dames des halles, рыночные торговки, дюжие и смелые, кое-где на тротуарах начали готовить завтрак для ранних потребителей. У них кипели огромные котлы цилиндрической формы, а около на переносных железных очагах шипели жареная картошка, мясо и рыба. Вкусный запах жареного разносился в воздухе.

— Э, художники, поосторожнее, — покрикивали время от времени на нас dames des halles, когда мы, проходя, рисковали задеть их кухни…

Солнце брызнуло первыми лучами, когда мы сворачивали домой через Pont Neuf на Сене.

Я употребляю выражение «революционная Франция» в смысле самом общем и широком, так как во время моего наблюдения Франции — то есть за 1882–1888 годы — там нс было одного ясно определившегося революционного течения, которое стремилось бы ниспровергнуть целиком существующий строй, но было несколько течений, весьма между собой различных, которые могли принимать и иногда принимали революционный характер. Иногда они имели даже только антиправительственный смысл, не затрагивая самого строя, тогда как другие силы, по существу революционные, находились в состоянии подготовки и брожения, угрожая в будущем строю, но не создавая руководителям государства непосредственной опасности. Я вспоминаю обо всех них в общей картине, в какой они интересовали тогда и саму Францию.

Напомню, что к этому времени французский строй уже определился победой политической демократии. Национальное собрание имело тенденции монархические, которых реализацию завещало президенту республики маршалу Мак-Магону. Но его очень обдуманные и последовательные старания были разрушены графом Шамбо-ром, соглашавшимся на все уступки, кроме белого знамени — символа Бурбонов. Что вышло бы без этого упорства его — это, конечно, неизвестно… Сколько бы времени он удержался?

Но за неудачей попытки реставрации процесс укрепления республики пошел быстро. В 1875 году была принята конституция, правда, очень плохая, но республиканская. В январе 1879 года Мак-Магон ушел в отставку. В 1880 году были амнистированы коммунары в успокоение рабочим. Два крупнейших государственных человека тогдашней Франции, Тьер и Гамбетта, осторожно, но умело вели дело демократизации и достигли цели.

Однако республика, хотя утвердившаяся, не могла еще считаться безусловно прочной. Народные силы оставались раздвоенными. На выборах 1885 года было подано 4,5 миллиона голосов республиканских и 3.5 миллиона консервативных, то есть более или менее монархических. Республику, быть может, сильнее всего поддержала старинная непопулярность Орлеанов и падение престижа бонапартистов в воспоминаниях прусского разгрома.

Гамбетта умер в 1882 году — год моего первого посещения Франции. Мое знакомство с ней относится к президентствам Греви и Карно.

В это время непосредственно революционные силы, то есть социалисты, и в частности социалистический пролетариат, уже вполне оправились от разгрома Парижской Коммуны. В среде социалистов уже наметились все партии или направления будущего. Рабочее движение иногда проявлялось в грозных забастовках. Вся эта среда была проникнута верой в близкое наступление революции, но не делала никаких попыток в этом направлении. Нужно сказать, что рабочая среда, при всей ненависти к буржуазии, была сама сильно пропитана буржуазным духом.

Я приехал за границу прежде всего в Женеву и там познакомился с Николаем Васильевичем Жуковским, старым эмигрантом гер-ценовских времен. Это был человек очень умный, наблюдательный и хорошо знал Францию, и в частности рабочую среду. «Пойдем, — сказал он однажды, — я вам покажу типичную рабочую семью, не в том смысле типичную, чтобы рабочие все так жили, а в том, как они устраиваются, когда имеют возможность».

Действительно, это была семья процветающая. Она состояла из мужа и жены. Детей, конечно, не было. Они редко бывают в среде французского пролетариата. Муж и жена оба были хорошие работники, получали хорошие заработки и без места никогда не оставались. Я был совершенно поражен видом их жилиша. Эго была крохотная квартирка из двух, помнится, комнат да сзади какой-то закоулок, вероятно кухонька. Не видел задних помещений, но парадная представляла прехорошенькую конфетную коробочку. Чистота повсюду необычайная, нигде ни соринки, ни пылинки. Мебель очень прилична, отчасти мягка. Там и сям разбросаны разные украшения и безделушки. На видном месте дубовый шкаф с очень хорошим зеркалом. Все это в прекрасном состоянии, нет ничего потертого или исцарапанного. Муж и жена видимо гордились своей обстановкой. Но я испытал скорее некоторое грустное чувство. Ведь оба они были люди рабочие, проводили по своим фабрикам значительную часть дня, возвращались домой усталые и испачканные. Какое напряжение буржуазной жажды внешнего комфорта нужно, чтобы при этом так старательно заботиться об уборке своей коробочки, чистя и вытирая ее не раз в день, стесняя себя даже в пользовании ею, не позволяя себе растянуться на кушетке, не забывая немедленно почистить обувь и переменить рабочий костюм. Конечно, в действительности, а не в мечтах так могут жить немногие. Рабочие квартиры, которые мне пришлось видеть в Париже, были и бедны, и грязны. Но буржуазный дух все-таки очень пропитывал рабочую среду, и этим, вероятно, обусловливается нравственное влияние буржуазных элементов на рабочих. Тот же Жуковский обращал мое внимание на тот факт, что вожаки рабочего

движения все из буржуазии. «Социальное творчество, — говорил он, — совершается не рабочими, а той же буржуазией, против которой они борются. Это очень опасное для рабочих обстоятельство». Не знаю, что на это сказать. Я слишком недостаточно знаком с французской рабочей средой. Во всяком случае, в Парижской Коммуне в числе правящих были и настоящие рабочие, как, например, Варлен, расстрелянный при усмирении, или Камелина, при мне избранный в палату депутатов.