Лев Тихомиров - Тени прошлого. Воспоминания

Военно-Грузинская дорога обслуживалась почтовыми дилижансами с очень благоустроенными станциями. Но я решил отправиться в горы пешком, рассчитывая, если хватит сил, дойти хоть до самого Тифлиса. Знакомые очень предостерегали меня от моей затеи. Идти пешком, и одному! Не говоря уже о трудностях пути, черкесы, ингуши постоянно разбойничают по дороге, и им ничего не стоит за грош зарезать путника. Вдобавок только недавно было восстание в Дагестане и Чечне, и отдельные партии горцев до сих пор производили набеги на передовые станицы. Но мне слишком хотелось совершить эту прогулку. Да притом я жил у сестры, муж которой, знаменитый путешественник и охотник, не находил в моей прогулке ничего опасного. Сестра, привыкшая к бродяжеству мужа, да и сама немало погулявшая по кавказским горам и дебрям, тоже не обнаруживала никакой тревоги. Я решился только для безопасности не брать с собой никакого оружия, даже обычного кинжала, чтобы не соблазнять добычей какого-нибудь ингуша.

Вообще, пошел я в высоких сапогах, но налегке, в пиджаке, да взвалил за спину летнее пальто вместе с мешком скромной провизии. Тут был запас хлеба, кусок брынзы (козий сыр), кусок колбасы, немного водки, бутылка воды да, по совету опытных пешеходов, два-три лимона. Потом я пожалел, что не захватил больше лимонов. Ничто действительно не утоляет так моментально жажды и не обновляет сил, как лимон. Мне объясняли, что при усталости и жаре в мускулах накопляются щелочные элементы. Лимон же их окисляет и удаляет из крови. Длинный посох из жесткого, крепкого дерева и большой карманный нож дополняли мое дорожное снаряжение. В кармане было рублей тридцать денег.

Так двинулся я в путь. За Тереком дорога до гор идет гладкой, безлесной равниной целых пять верст. С каждым шагом вперед солнце подымалось выше и жгло сильнее. Как ни легка была моя ноша, она меня все более обременяла, и я только мечтал, когда доберусь наконец до Реданта. Редант — это просторное укрепление и почтовая станция у самой подошвы гор, и так же называется могучий родник, почти речка, вырывающийся тут из-под скал. Домашние мне рекомендовали Редант как первый привал. Чем ближе подходил я, тем дальше мне казалась эта земля обетованная, но наконец-таки добрался и, весь мокрый от пота, с наслаждением развалился в тени скал, на берегу глубокого ручья, холодного как лед. Разумеется, я поостерегся пить из него, а выпил свою тепловатую воду чуть не всю да закусил, а водой из ручья только наполнил опустелую бутылку.

Отсюда начинались уже настоящие горы. Справа все выше становился обрыв гор вдоль шоссе, слева все глубже в ущелье шумел и бурлил Терек. Идти было легко. Широкое шоссе, врезанное в скалу, а со стороны Терека огороженное крепкой каменной стенкой, поднималось очень полого. Хорошо убитый щебень был мягок. Извилистая дорога на каждом шагу затенялась скалами, и зной солнца был мало ощутим. Виды становились осе более величественны и суровы и открывались порой на большие пространства к востоку и северу. На запад, кроме откоса горы, по шоссе ничего нельзя было видеть. Не помню хорошо где, кажется около Балты, облака сильно заволокли небо кругом, и я уже боялся, что дождь основательно промочит меня. Но я уже был на высоте около трех тысяч футов, облака скопились ниже, и мне предстала своеобразная картина. Подо мной на большое пространство развертывалось облачное море, застилавшее все: более низкие горы, ущелья и равнины. В нем скоро разразилась гроза, засверкали молнии, загремел гром, так и чувствовался жуткий ливень… Но все это происходило далеко под моими ногами, у нас же было и ясно, и сухо. Присев на камне, я долго любовался этим редким зрелищем.

А мимо меня то и дело проезжали то отдельные экипажи, то целые обозы. Пешеходов почти не было, но обозы попадались в целые сотни повозок. Очень они надоедали своей пылью и тем, что заграждали дорогу. Долго шла вместе со мной какая-то военная часть. Большой эшелон двигался очень медленно, так что я его постоянно обгонял; но я часто останавливался присесть, полюбоваться видами, и тогда эшелон в свой черед догонял и перегонял меня. Случалось, что и солдаты по приказу офицера присаживались отдохнуть. При одной из таких встреч я спросил офицера, почему они идут так медленно. Он объяснил, что так полагается. Он ведет эшелон в Тифлис, но торопиться нечего, война прекратилась, не ныне завтра будет заключен окончательный мир. Эшелон и идет так, чтобы солдаты не чувствовали ни малейшей усталости, как будто они не в Тифлис идут, а остаются в своих казармах. В день они проходят таким образом десять верст. Постепенно они все реже догоняли меня, а после первого ночлега я уже больше и не видел их: вероятно, они оставались на своем ночлеге гораздо дольше, чем я на своем.

Я шел так медленно, что к ночи дошел всего до Ларса. К большому своему удовольствию, я увидел посреди горной котловины большой постоялый двор — четвероугольную постройку, со всех сторон, как стенами, огражденную сараями, и в ней огромную одноэтажную избу, целый дом. Это мне понравилось гораздо больше, чем искать приюта на казенной почтовой станции. Я взошел и тут, в сердце Кавказа, очутился в чистейшей русской бытовой обстановке. Двор был загроможден повозками, лошади ржали и фыркали под навесами сараев. Возчики входили в избу и выходили из нее. Вошел и я. Это была огромная комната с длинными столами и скамьями около них. Широкие скамьи, почти нары, окружали стену. Очень усталый, я с удовольствием растянулся на одной из них. Бородатый мужик-хозяин спросил, что мне нужно. «Поесть да переночевать». У столов уже присаживалось все больше народа, начинался шумный говор. Подсел и я. Уж не помню, чем нас угощал хозяин, только поел я вкусно и основательно и присоединился к беседующим, у которых разговор шел о молоканах.

Я думал, что возчиками по Военно-Грузинской дороге были чуть не исключительно молокане. Оказалось, однако, что вся присутствующая компания жестоко ругала их. Я спросил, чем плохи молокане, и мне наперерыв начали рассказывать их грехи. Молокане, оказывалось, знаются с бесом, от которого и идет их богатство. Они, когда нужны деньги, собираются вокруг большого чана с водой, хлещут по ней прутьями и призывают беса. Через несколько времени нечистый вылезает из чана и оделяет их деньгами. Рассказывая это, они ссылались на своих знакомых, будто бы имевших случай подсмотреть сношения молокан с нечистой силой. В таких беседах мы просидели до темной ночи и улеглись спать, где кто устроился. Я, не раздеваясь, растянулся на скамье и мог только подложить под голову тощее свое пальто.

Проснулся чуть свет и вышел на двор умыться. Там уже все было оживлено. Возчики хлопотали у своих телег, запрягали лошадей. Ранний горный воздух был свеж и живителен, его не портил даже легкий запах навоза. Но вид, которого я не мог рассмотреть в темноте, оказался непривлекателен. Постоялый двор находился в круглой котловине, окруженной высокими гладкими горами, через которые, вероятно, очень нескоро могло заглянуть сюда солнце. Эти крутые склоны казались сплошными, нигде не было видно выхода, и ничего кругом, кроме них, не было видно. Тесная замкнутость долины, как будто отрезанной от всего мира, давила неприятным тюремным ощущением. Смотреть тут было нечего, и, расплатившись с хозяином, я поторопился выйти на Военно-Грузинскую дорогу, которая уже местами сверкала лучами солнца, местами пестрела всеми переливами света и тени.