Рюрик Миньяр-Белоручев - Война и мир в его жизни

Сам человек чаще всего бежит от этой свободы. Человеку в первую очередь нужна работа, семья, дом, т. е. все то, что отрицает какую-либо свободу. На работе необходимо следовать установленному распорядку дня, а на военной службе выполнять порой лишенные смысла приказы слабо соображающих начальников, дома нужно отказываться от свободы в пользу супруги или супруга, в пользу детей, а то и тещи, которая все ваши лучшие годы спит с вами в ряде случаев в одной комнате и комментирует ваши вздохи и выдохи. Абсолютной свободы нет и не будет никогда, свобода достигается, как правило, за счет попрания свободы других. Что касается прав человека, о попрании которых больше всего кричат в так называемых демократических странах, то рядовой, серый человек гораздо больше ценит право на работу, бесплатное здравоохранение, бесплатное обучение и другие бесплатные блага, чем право голоса или выезда за рубеж. И так думал не «молодой повеса, летя в пыли на почтовых…», а уже умудренный опытом, проживший сложную жизнь Полинин.

В лозунгах французской революции еще красовались «равенство» и «братство». Само понятие «равенство» звучит издевательски для генерала и его солдата, для Элизабет Тейлор и ее ровесницы, доживающей свой век на грошовой пенсии, для Андрея Дмитриевича Сахарова в годы создания водородной бомбы в засекреченном конструкторском бюро и его сверхактивной супруги, превратившей блестящего ученого в Иисуса Навина [2] Иисус Навин – преемник Моисея как вождя израильтян в битвах с амаликитянами. . Равенство всегда останавливало прогресс, поскольку гасило и гасит мотивацию талантливых и работящих людей, отказывавшихся брать на содержание лентяев и пьяниц. Умение избежать уравниловки приносило успех во всех отраслях жизни и деятельности человека и во все времена. Братство же отрицалось самими революциями, которые заглатывали тех, кто их породил, в пользу пришлых авантюристов. Вспомните Робеспьера и Наполеона, Ленина, Троцкого и Сталина…

На склоне лет Полинин не мог найти однозначный ответ на многие, толпящиеся в его мозгу истины, дать оценку своим собственным поступкам, достоинствам и недостаткам. Он храбро дрался на фронтах Отечественной войны, был ранен, его сбивали, он вновь рвался в бой, но вот он женился и его лихие штурмовки стати обретать разум и осмотрительность, он с удовольствием принял предложение отправиться на Высшие офицерские курсы для переподготовки… Он стремился всегда говорить правду, но не писал в анкетах о своем дворянском происхождении, об аресте сводной сестры как жены председателя госбанка СССР. Он даже выложил правду о первой своей измене любимой супруге и убедился, что такая правда ей была не нужна. И он скрыл от нее правду о поразившей ее накануне золотой свадьбы болезни.

Лозунги и идеи, которые так охотно воспринимались в молодые годы, несли горе и несчастье миллионам людей. Молодой Ленин воспринял учение Маркса как святую истину и стал воплощать ее на Руси, шагая по жертвам гражданской войны, сквозь расстрелы священнослужителей, изгоняя на чужбину лучшие умы российской интеллигенции, которая эти шаги же выпестовала в борьбе против самодержавия. И это была не первая религия, которая как будто сеяла доброту, любовь к ближнему, заботу о страждущих. Но доброта оборачивалась кострами инквизиции, лагерями Гулага, любовь к ближнему – доносами на «неверных», забота о страждущих – мошенничеством и обманом. А светлое будущее продолжало соблазнять, и новые одержимые вступали на тот же тернистый путь беспощадной борьбы и лишений, втягивая в вихрь революций несчастные народы.

И что самое удивительное, именно эти одержимые, искалечившие жизнь своих и чужих народов, находят поддержку и незаслуженную славу дома и за рубежом. А в жизни людей ничего не меняется: как были обездоленные и богатые, так и остаются, как были разные идеи и религии, так и продолжают они появляться и мучить простых людей. А если что и изменяет жизнь, так это только научные и технические достижения и последовательное сбрасывание долговременных религий от язычества до марксизма.

Но если в политике борьба за власть носит мифологический характер, поскольку в ней одна бездарность противостоит другой, то такая же борьба, только менее болезненная для народов, происходит и в искусстве, и в литературе, и в науке. Сколько времени превозносилась в театре школа Станиславского, сколько подлинных шедевров было создано артистами МХАТа: Качаловым, Москвиным, Андровской, Степановой, Смоктуновским и др. Но это была только одна правда, и эту правду почему-то поддерживал Сталин. В то же время была другая правда – театр Мейерхольда, в которой актерская техника противостояла перевоплощению, и здесь была своя правда, которую демонстрировали Михаил Чехов, Евгений Лебедев, Андрей Миронов и другие замечательные артисты. В этом случае соперничество двух решил тиран. И это всегда опасно.

Диктат в искусстве порождает не только застой, но и всепроникающий обман. Художник изображает обычный черный квадрат, который под силу любому оформителю, или летающих над городом человечков. И очередной искусствовед начинает кричать: «Это гениально!». Сказать, что это нарисовать способен и ребенок, никто не осмеливается. И это происходит не только в живописи.

Где-то в шестидесятые годы вышел на экран фильм о детстве Ивана. У режиссера появились поклонники, которые вскоре были разочарованы нудным и малопонятным фильмом «Зеркало». Но отторгать его было трудно, режиссера продолжали превозносить. И если еще и последующие картины продолжали давить на зрителя своей тягучестью и потусторонностью, то все равно им следовало восторгаться или попасть в число ограниченных недоброжелателей.

То же самое творится и в литературе. Потустороннее произведение Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», которое он писал 12 лет и которым так и не был удовлетворен, превозносится хором литературоведов от журналистики, оставляя в тени такие действительно талантливые произведения, как «Белая гвардия», «Собачье сердце», «Театральный роман» и некоторые другие. В скучных и эмоционально бедных стихах Иосифа Бродского ищут печать гениальности и восхваляют во всех средствах массовой информации опять-таки толпы журналистов. В то же время не специализированный читатель воспринимает «речитатив» поэта весьма отрешенно и спокойно откладывает в сторону. В чем же дело? Неужели всегда правы литературоведы, искусствоведы и прочие «веды», нашедшие свою нишу в средствах массовой информации? А может быть им дороже всего взлелеянная ими «сенсация»? Недаром это слово повторяется чаще всего у телевизионных дикторов, называющих себя комментаторами, или даже «академиками». Поэт Иосиф Бродский, гонимый властями, был скромным диссидентом. Журналисты не особенно его жаловали во времена «застоя». Но началась перестройка. Политически затравленные личности всегда становятся популярны, и тем более если они удостоены