Ольга Яковлева - Если бы знать...

Видимо, сказалось напряжение ответственности премьерного спектакля. Поскольку катарсиса как такового на сцене не происходило. В спектакле были кульминационные эмоциональные моменты, но как бы на другую тему. Не было разрядки. А вот когда в тишине выходила маленькая стюардесса (Неля Гошева) и тихо говорила герою: «Она больше не придет. Она…» Кто-то спрашивал: «Нет лишнего билета?» Она машинально отвечала: «Нет. Она выпускала, выпускала пассажиров, выпускала…» — «Нет лишнего билета?» — «Нет. А потом не успела. Вы не ждите. Она больше не придет». И вот на этом тексте со мной случилась истерика, и я завернулась в кулису. Медленно гас свет, это был финал спектакля: на плакате «Аэрофлота» улыбалась молоденькая стюардесса.

Потом были поклоны, много цветов, а-ля фуршет в фойе театра, пили шампанское. Художники Лалевич и Сосунов принесли мне за кулисы охапку полевых цветов, которые никуда не вмещались, пока из недр Пермского театра оперы и балета не извлекли громадный таз, в него и были помещены все цветы.

В те же дни мы, группа актеров вместе с Анатолием Васильевичем, плыли по Каме в пермский лес. Мы стояли на палубе, перед нами проплывали деревни, маленькие домики, шли куда-то люди в сапогах, а я говорила Анатолию Васильевичу: «Как интересно складывается жизнь. Я приехала из Алма-Аты, училась в Москве, теперь оказалась в Перми… А могло случиться и так, что я бы родилась вот в этом маленьком селении на Каме и продолжала бы работать в колхозе счетоводом, ходила бы в ватнике и сапогах, со счетами под мышкой, и так могла бы пройти вся жизнь». Он на меня смотрел как-то посмеиваясь и говорил: «Не-ет, вы бы не могли». Я спрашивала: «Почему не могла?» — «Ну не могли бы и все!» Я не могла понять, почему, и говорила: «А все-таки судьба могла повернуться и так, вполне возможно, что это могло произойти». Анатолий Васильевич подшучивал, он был в прекрасном настроении…

Помню, как мы сошли с парохода, долго гуляли по лесу. Лес был сосновый, совсем без травы, только большие корневища и много-много опавших иголок. Я шла на высоких каблуках и все время спотыкалась и скользила на этих иголках. И все шутили, было очень весело, много розыгрышей, все друг над другом подтрунивали. И все старались оказаться поближе к Анатолию Васильевичу, а он рассказывал о своих творческих планах: что мы еще поставим, что у нас впереди. А впереди были «Снимается кино», «Мой бедный Марат», «Чайка», булгаковский «Мольер», «Три сестры»…

Было лето 1965 года.

Потом ходили на рынок. Актриса, переведенная в Ленком из Центрального детского, Броня Захарова, говорила мне: «Пойдем с Эфросом на рынок, с ним очень интересно, он покупает все самое лучшее».

Тогда я не пошла с Броней и Анатолием Васильевичем. Но когда я там же вскоре заболела болезнью Боткина и Анатолий Васильевич пришел меня навестить, я поняла, что значит делать с ним покупки на рынке: он выложил мне на тумбочку клубнику величиной с яйцо, малина была похожа на клубнику, а абрикосы — размером с персик. И помидоры — как маленькие дыни.

Еще там происходили футбольные матчи — между актерами и постановочной группой. Или между командой нашего театра и командой местных актеров. Меня назначили капитаном — как же, я ведь была женой капитана сборной СССР! Но к игре меня не допускали. Сохранились фотографии, где я в роли «разводящего капитана» — я разводила команды, слушала марш, передавала кому-нибудь повязку и уходила с поля.

Во время гастролей Анатолий Васильевич уехал за семьей и должен был обратно приплыть на теплоходе. К тому времени я уже лежала с гепатитом. Врач сказал, что мне нужно срочно выехать в Москву, поскольку ни климат, ни вода не способствуют выздоровлению, очень плохая вода в Перми. Но я никуда не уехала, актеры все время толклись в номере и смешили меня, как только могли, а я от смеха подпрыгивала на кровати. Комната была забита актерами. Когда врач входил и видел это, он впадал в ужас. Актеры быстро исчезали, врач говорил, что смеяться мне нельзя. Но стоило ему выйти, актеры тут же оказывались в моей комнате, и мы все вместе смеялись над врачом.

Это было веселое лето 1965 года. Веселое, несмотря на болезнь, на премьерные треволнения.

Однажды актеры вдруг все высыпали из моей комнаты. Они побежали на пристань встречать Анатолия Васильевича, до меня доносился их хохот. И я знала, почему: они заранее приготовили плакат и растянули его перед сходнями. Анатолий Васильевич плыл дня четыре или даже пять по реке, из Москвы в Пермь, а на плакате было написано: «И какой же русский не любит быстрой езды». Этот пароход, кажется, был еще с лопастями, в моей памяти он видится так.

С пристани до меня доносились крики и смех, пристань была недалеко. Когда Эфрос, спускаясь по сходням, увидел этот плакат и начал хохотать, они, конечно, стали кричать еще громче.

Это было веселое лето 1965 года… «Эх, жизнь была!!!» — как написал Анатолий Васильевич в своем письме.

Испания ночью бурлит, сверкает, вопит, танцует и поет.

Он умер 30 марта в 7 ч. 20 м. В среду утром. «Значение слова „никогда“ понимаешь?» — «Пони-ма-а-ю…»

Меня подбросило в кровати в 5:20. Звонить в реанимацию боюсь — рано. Врачи будут злиться. Жду до 6 утра. Набираю. Отвечает та же, что выпроваживала меня накануне, — доктор Болдина: «Тяжелый, очень тяжелый. Давление падает».

Почему-то накануне вечером, когда она же помогала мне в реанимации перекладывать Игоря на противопролежневый матрас и повторяла «тяжелый, тяжелый», подумалось, что эта смена его упустит. Почему я не закричала: «Ну сделайте что-нибудь! Ну что-нибудь!..»

В голове одно: Игорь — и до того, как приехал врач «скорой помощи», и в приемном покое 24-й больницы, и по дороге в больницу, и в реанимации, куда меня пустили на третий день, — повторял одну фразу: «Оля……………………………………………….» — а дальше неразборчиво.

30 марта, утром, еще не зная, договорилась, что из ЦКБ приедет в больницу профессор-реаниматолог. Но оказалось поздно. Игоря уже не было…

Дали всю жизнь эпатировал, но нужно быть слепым, чтобы не понять: его женщины с открытым от ужаса ртом — это его трагическое восприятие мира. Эпатаж не впечатляет, кич — кажется детской игрой, а орущий рот вопиет.

Рядом в ресторане заиграли вальс Мендельсона, тут же «С днем рождения» и следом — «Крутится вертится шар голубой». Сообщество датчан, немцев, французов, поляков, чехов — живут мирно, благожелательно, безопасно. Молодежь более сосредоточенна и мрачна, но не агрессивна.

На пляже вечером видела шестерых молодых немцев, студенты, наверное. Запускали змея. Пока не стемнело. Лица хорошие, безмятежные, ни война, ни Югославия — не существуют. Умиротворение. Может, потому что отдых.