Ольга Яковлева - Если бы знать...

Он так устал, что не мог вымолвить ни слова. На чем приехал? — Но на все мои вопросы отвечал: «Да». От усталости даже уснуть не мог. Я так и не узнала, где он был в течение шести часов. Кто его подвез? Или всю дорогу пешком шел? Больной, в тапочках, в халате, без денег, без ключей…

Жизнь Игоря оборвало не основное заболевание. Причина смерти, по словам завреанимацией Мостового, «запущенная нелеченная пневмония». А официальный диагноз при поступлении: «медикаментозно спровоцированная почечная недостаточность, повлекшая за собой легочную, сердечно-сосудистую недостаточность, паралич дыхательной системы плюс пневмония», а уж об эпикризе и говорить нечего: все нарушено, отек легких и т. д. Выговаривать страшно…

Все понимаю — болезнь тяжелая, неизлечимая, прогрессирующая, — но смириться с тем, что он ушел из жизни из-за нелеченной пневмонии и из-за передозировки какого-то препарата «дриптана» — не могу. Я потеряла не мужа, а ребенка, который не мог пожаловаться, отвести руку с лекарством и попросить нужное ему.

И вот хожу и задаю вопросы себе и врачам.

Почему его оставили без медицинской помощи? Почему двенадцатого марта после терапевта не был вызван невропатолог?

Почему, если он заболел в понедельник, «скорую» вызвали только в среду?

Почему в среду в коматозном состоянии «скорая помощь» его не увезла?

Почему, когда я, неожиданно для себя, ничего не зная, прибежала в четверг и заставила, — только тогда «скорая» увезла его в реанимацию?

Почему ему давали в возрастающих дозах препарат, который спровоцировал интоксикацию всех органов?

Почему врачи в реанимации каждую смену говорили: «Нам ничего не нужно, мы справляемся»?

Почему, когда я на третий день вошла в реанимацию, капельница не работала, кислород не был включен?

На все «почему» мне ответили. И остаются одни «если бы»…

Если бы он не пробыл на улице два часа, не было бы пневмонии…

Если бы вызвать врачей в первый день…

Если бы мне позвонили в понедельник…

Если бы я приехала не в четверг, а в понедельник…

Если бы я заранее прочла аннотацию этого неизвестного мне препарата….

Если бы раньше вызвала консультанта…

Если бы увезла его в другую реанимацию…

Если бы врачи сказали в первый же день, что нет надежды…

Если бы настояла и осталась в реанимации с самого его приезда…

Если бы, если бы, если бы… На которые не будет ответа, и с этим мне жить всю оставшуюся жизнь. Если бы!!!..

И все-таки я разгадала ту длинную фразу, не понятую мною вначале, которую он повторял недвигающимся языком: «Оля, я очень плохо себя чувствую». Он просил о помощи. Надеялся… Господи, что же это?!..

Не знаю, зачем я это все пишу, не знаю…

Я в Берлине, у врача. Голос «Свободы»: умерла Алла Балтер. Как там Эмма [55] Э. Виторган, муж А. Балтер. ? Весь тот год от близкого человека по капле уходила жизнь. Где он брал силы?

К одному прощание приходит раньше, к другому — позже. Теперь мы сравнялись в горе, а со временем будем еще «равнее». Один раньше, другой позже. Пришла очередь поколения. И еще: лучшие уходят раньше. А что, написать бы такую книгу: «Как мы умирали». Надо, видимо, больше любить себя, чтобы не было хотя бы нелепых смертей. Женя Дворжецкий — нажал на газ вместо тормоза. Григорий Горин — врач, умер по недосмотру врачей. Алла Ларионова — инфаркт, концерт, смерть. Закономерность.

Эмма, сил тебе. Я с тобой. И с ней, и с Игорем, и вообще — я там, на Ваганьковском. Я с вами.

Более противного кладбища я не видела. Обывательски-снобистское уродство. В этом повинны не ушедшие, а мы, покуда еще живые. Экскурсоводы водят по именитым могилам — несут обывательскую чушь. А праздношатающиеся слушают и любопытствуют, как в паноптикуме. Каждый второй вопрос: «А тут кто?» — «Не знаю». — «А здесь?» А не пойти ли вам?.. «Жизнь моя — вот кто!» А ваши могилы где? Вот туда бы и ходили!

Наташу Вилькину хоронили в 1995-м. Прощались с ней в маленьком зале Малого театра. Гроб качался. Крышка была обита грязно-оранжевым ситцем, а сам гроб — грязно-розовым. Дефицит. В театре не нашлось куска одинакового ситца. Поминки — в столовке какого-то заведения по вакцинации. А в завершение рабочие театра, выносившие гроб, попросили у мужа за это деньги.

Актриса кино, маленькая Роза Макогонова, по словам соседей, плакала сутками напролет, как малый ребенок Затем больница, психосоматика, смерть.

Всякая смерть чудовищна. Но есть оттенки. В иной есть унизительность — как в смерти Владислава Листьева. Насильственность, оскорбительность, цинизм — масса оттенков. И только малая доля смертей умиротворяюща. Долго жил, не болел чудовищными болезнями, не мучался, а как-то тихо отошел со временем. Но что-то мало тех, кто долго живет и отходит с миром. Трагически, внезапно, безвременно, скоропостижно, после продолжительной болезни. И все теряет смысл. Не имеешь права на жизнь, так как другой уже не живет. Ему недоступны все прелести жизни — так почему они доступны тебе? Игорь — там, а я — здесь? Он это не увидит и это не попробует, не ощутит — а почему тогда я должна ощущать что-то?! Не должна. Все было естественно, пока был жив, даже с прогрессирующей болезнью, и можно было давать то, что он еще способен ощущать. Какая бы она ни была, ограниченная болезнью, но жизнь — это жизнь.

«Трудовая артель» (как любил называть Вас ранее Анатолий Васильевич)! Вольно или невольно, сознательно или без, все или не все, явно или неявно, Вы оказались убийцами «Мастера». Мне же остался долг перед его Театром и его спектаклями. Зная, как А. В. огорчался оттого, что его спектакли сняты и не идут больше в Театре на Малой Бронной, я мучительно раздваиваюсь между пониманием необходимости существования спектаклей, им поставленных на таганской сцене, хотя бы еще какое-то время, в его память — и невозможностью для меня войти отныне в ваш барак, сарай, крематорий, называйте этот таганский дом как хотите.

Я еще не знаю, что во мне пересилит: долг перед Ним или невозможность войти туда. Но если пересилит долг, как Он бы хотел, я не могу прийти к вам, не высказав прежде хотя бы немногое из того, что я думаю (разумеется, не обо всех).

Вас вел, воспитывал, создавал дело, театр один художник У этого искусства были свои законы и позиции. Пока во главе театра стоит художник — есть дело, есть театр. Но даже мне Ю. П. жаловался, как ему с вами тяжко, как вы его не понимали и причиняли ему невыносимые страдания.

И вот он покинул вас после очередного собрания. Театр остался без художественного лидера.

Эфрос говорил: «Если от здания Театра отваливается кирпич, я должен его поднять и поставить там, где он был». Эфрос закрыл зияющую амбразуру.