Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925): 1914-1918 г.г.

Ни о какой духовной жизни не было и речи. Ни о библиотеке, ни о школе никто не смел и заикнуться. Сборища были строго запрещены. Ни книг, ни бумаги не было. Люди превращались В животных, которые только о еде и мечтали.

Все ждали мира. Ловили на-лету разного рода небылицы, передавали их друг-другу, и почему-то все были уверены, что к весне 1915 года будем уже дома.

И что могли знать эти несчастные люди, запертые в лагере, оторванные от живой среды, голодные и униженные?!

Как только запирались бараки, уже нечего было бродить с миской и ожидать от кого-то кусок хлеба. Кругом все были такие же голодные, все знакомые лица.

Бесконечно длинны были эти осенние, потом зимние ночи. Хотелось, чтоб поскорее был рассвет и можно было выйти на улицу.

Через дощатые стены и крышу барака слышно было, как накрапывал дождик, гуляла буря; где-то далеко с шумом и звоном проносились поезда. Это перебрасывались с фронта на фронт немецкие армии.

В эти долгие осенние вечера в бараке шли самые оживленные разговоры. Это время, конечно, можно было использовать для политической работы, но результаты на первых порах были очень слабые. Голодные и озлобленные пленные не хотели думать ни о чем другом, как только о хлебе.

С приближением полночи разговоры затихали. В 12 часов ночи тушили огонь, и до 6-ти часов утра все было погружено в сон. Снился белый хлеб, который можно было есть досыта.

Когда просыпались, в нос лез запах из коридора, где в двух ведрах оправлялось 60 человек. Ведра были полны, н вонючая жидкость разливалась по полу, протекала в барак и ручьями добиралась до середины комнаты. Пытались-было бороться с этим, но ничего не получилось. Лагерное командование отказало давать дополнительные ведра, и каждую ночь повторялось одно и то же.

В лагере официально будто бы не разрешалось телесное наказание, а в действительности практиковалось во-всю. Лагерное начальство – фельдфебеля и унтер-офицеры – вое время расхаживало с палками и плетками в руках и собственноручно отсчитывало на спинах провинившихся пленных неопределенное количество ударов.

Об этом знало и высшее командование лагеря, но молчало. Пленные в глазах немецкой плутократии были подобны зверям, с которыми можно и по-зверски обращаться.

В январе 1915 года пленным делали противотифозные прививки. Собралось пять врачей; пленных выстроили в несколько рядов, и после прививки фельдфебель 7-го батальона Тимме начал бить по очереди всех палкой. Это происходило на глазах всех врачей, и такое действие (фельдфебеля) вызвало со стороны последних только хохот.

Никто в лагере не был гарантирован от палочного удара. Стоило только пройти мимо фельдфебеля, попасться ему на глаза, как неминуемо можно было очутиться под ударом.

Днем в бараке строго запрещалось лежать на матраце. При общей слабости, при отсутствии скамеек для сиденья очень соблазнительно было растянуться на матраце. Стоило только в такие моменты зайти в барак фельдфебелю, как уже пленный подвергался наказанию палкой или плеткой там же, на месте. i

Под влиянием палочной системы воздействия встряхивали недавней «стариной» и свои —русские унтера и фельдфебеля,—старшие по группам, и стали, в свою очередь, обзаводиться палками. И, конечно, когда они пускали в ход свои палки, кроме одобрения со стороны лагерного начальства, это ничего другого не вызывало.

Но как бы ни били нас, все же наказание палками не оставляло такого тяжелого впечатления, как привязывание к столбу; это последнее наказание разрешалось официально и в нашем лагере практиковалось широко.

Оно состояло в следующем: около специально поставленных столбов на кирпич становился пленный, которого надо было подвергнуть наказанию. Наказуемого привязывали к столбу веревкой, начиная от шея, рук и кончая ногами. Кирпич после этого выбивали из-под ног, и привязанный оставался в подвешенном положении. Привязывание к столбу считалось одним из самых тяжелых наказаний, и его боялись все, как огня.

В лагере был еще и арестный дом с карцером, но его никто не боялся, и посидеть неделю под строгим арестом не представляло трудности.

Кроме этих наказаний, каждый батальонный фельдфебель умудрялся выдумывать свои. И нельзя сказать, чтобы лагерное начальство в этом отношении было мало изобретательным.

Особенной свирепостью отличался фельдфебель 7-го батальона Тимме. Если бы надо было изобразить немецкого натриота осени 1914 года, то за образец можно взять этого зверя-человека. Вечно он кричал, вечно ругался и любил до безумия колотить палкой пленных своего батальона. Он обращался с пленными, как со скотом, и не называл их иначе, как «Scbweineband» (стадо свиней). При получении известий о новых победах иа фронте он радовался и ржал, как жеребец, при поражениях же —плеткой или палкой угощал любого встречного пленного. Тимме слыл в лагере самым суровым фельдфебелем, и все его боялись. Пленных своего батальона он мучил до виртуозности, своих солдат-немцев держал в страхе и трепете. Тимме был настоящий немецкий патриот, – не даром он происходил из мелких помещиков.

Утренние нроверки Тимме превращал в пытку для идейных. Он умел дрессировать и мечтал о том, чтобы пленные в его руках стали чем-то в роде обитателей зверинца.

В ‘ 7-м батальоне все делалось по свистку. Одним свистком он (Тимме) вызывал к себе старших групп, двумя свиетками – намеченных старшими рабочих по лагерю, тремя – весь батальон на проверку. Как только раздавались свистки, вызываемые должны были лететь к бараку, где помещалась канцелярия батальона, и становиться в ряд. Если при этом, по тем или иным причинам, некоторые опаздывали и не вылетали в течение нескольких секунд из барака, Тимме свистел четыре раза, и пленные моментально должны были разбегаться до баракам; после этого опять раздавались три свистка, и процедура наминалась снова. И действительно, Тимме так вышколил 7-й батальон, что пленные собирались п расходились по свистку в течение нескольких секунд. Если при этом иметь в виду деревянные колодки, которые пленным выдавались вместо сапог и в которых очень трудно было бегать, то, действительно, приходилось удивляться успехам Тимме. Конечно, в этой дрессировке самую важную роль играла плетка Тимме. Обыкновенно Тимме свисток передавал переводчику, а сам с плеткой бегал по баракам. И горе было тому, кого он находил выбегающим в последнюю очередь! Того он бил по спине, голове; виновный выбегал, скидывая впопыхах колодки, а за ним, похлестывая его, бежал Тимме.

Об этих проделках знали в городе. К Тимме специально приезжали знакомые из города и с крылечка канцелярии батальона любовались этими возмутительными действиями немецкого патриота. И хоть бы что!