Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925): 1914-1918 г.г.

Они е величайшей поспешностью хлебали суп и вновь занимали очередьза добавкой. .Ели с таким увлечением, что мы за обедом и не узнали, что и какая работа нам предстоит.

Нас, как новичков, встретили довольно вежливо-. Накормили досыта супом; когда прогудел послеобеденный свисток, нас погнали на работу.

Работа была очень тяжелая. Уголь сухой, кругом все время столбом стояла пыль. Когда шел дождь, все превращалось в черную, грязь, которая очень трудно смывалась. Поэтому иемудренно, что фабричная дирекция и в мирное время любила порабощать больше пришельцев, нежели своих немецких рабочих, ибо последние были более требовательны; а на всей фабрике и в шахте было очень много недостатков, которые при более или менее организованных рабочих не были тернимы.

До нас в шахте работали немцы. Незадолго до нашего прибытия в Ганноверской провинции была проведена большая мобилизация, под которую попало большинство рабочих брикетной фабрики, как и шахтеров. Мы, пленные, как-раз должны были заменить ушедших.

Оставшиеся немецкие рабочие приняли нас приветливо. На одной работе, под одним ярмом капиталистической экеплоатации, мы стали близкими друг-другу, и не было уже врагов – немцев, русских, – была одна рабочая семья.

Весной 1915 года немецкие рабочие питались еще сносно. Во время завтраков можно было видеть у них и мясо, и масло, и колбасу, и сыр. Только к осени того же года все это стало постепенно исчезать.

По всей вероятности, мы имели самый ужасный вид, ибо немцы смотрели на нас с сожалением, и были нередко случаи, что во время завтраков они делились е нами последним куском хлеба.

И действительно, с непривычки работалось очень трудно. Ноги подкашивались от истощения и общей слабости. Рабочие-немцы, которые были с нами на одной работе, это видели и чувствовали. И с их стороны никогда не было никаких жалоб на нашу лень или невозможность сработаться с нами.

Другое дело—с мастерами, надсмотрщиками. G первых же дней мы с ними не поладили. Рабочие-немцы их боялись, и совершенно резонно, как выяснилось впоследствии; мы же просто показывали зубы и с первых же шагов стали непримиримыми врагами. Особенно в натянутых отношениях были с управляющим шахтой… Это был второй Тимме.

Вследствие общей истощенности и слабости организма, после многих месяцев и ил его-не делания в лагере, отвратительного питания, пленные, конечно, не могли в своей работе поспевать за немецкими рабочими. Мастера и надсмотрщики стали следить за нами на каждом шагу; давали нам определенное задание и обещали не принуждать, если пленные, скажем, выгонят такое-то количество вагонеток. На следующий день задание увеличивалось. В первые дни работы обещали платить отдельно за выработку и отдельно за. работу сверх установленной выработки. В следующие дни стали платить только за выработку, при чем ее изрядно увеличили. Таким нутем довели до того, что пленные выполняли ту же норму, как и цивильные немцы.

Наиболее упорных, которые прекословили, старались различными способами уломать. Так, например, за обедом и ужином кухарка наливала им только одну жидкость без единой картофелины. Во время раздачи обеда против кухарки, обыкновенно тут же, на столике, сидел управляющий, и как только к стопу подходил пленный, прежде чем наливать суп в его миеку, кухарка смотрела на управляющего; последний кивком головы указывал ей, наливать ли в миску только одну жидкость, или же подбавлять и картошку.

Подобными мерами старались обуздывать непокорных. И нельзя сказать, чтобы управляющий не достигал своей цели.

Врач нас никогда не посещал. Только когда человек умирал, из ближайшего селения привозили врача, который даже больного пленного не мог выслушивать без издевательств.

О больными расправлялись весьма^ просто. Их силой вышвыривали из барака и при помощи караульного солдата отправляли в шахту. Самой достоверной приметой для администрации, – здоров или болен пленный, было то: ел он, или нет. Только тогда, когда больной не ел ни крошечки,

0го не гоняли на работу. Но после голодовки, конечно, трудно было и больному воздержаться от еды.

В первые недели нам платили по 10 пфеннигов (приблизительно 5 коп.) в день. Работали мы 12 часов, е перерывами – У 3часа на завтрак и 1 час на обед. Через месяц плату увеличили до 75 пфеннигов.

На работу и с работы нас сопровождали караульные, которые охраняли нас и на работе. Барак, в котором мы жили, охранялся днем и ночью.

Прошло лето. Наступила осень. Окружающие нас поля желтели и покрывались копнами. Кое-где на деревьях стали появляться золотистые листья.

Из барака на работу, с работы в барак, – каждый день одно и то же; все это настолько надоело, что хотелось вырваться из этой ямы и вернуться опять в лагерь.

Вновь прибывающие из лагеря пленные рассказывали, что там многое изменилось. Французы и англичане получают великолепные посылки, лагерного хлеба и суда не едят. Оставшиеся в лагере русские питаются хорошо. Стал мягче и лагерный режим; телесные наказания не применяются, французы и англичане открыли свои библиотеки, будто бы, есть и русская библиотека. Разрешается также устраивать спектакли, специально для этого отведен особый барак.

Все эти известия соблазняли нас, и мы поставили своей целью в ближайшем будущем вырваться во что бы то ни стало отсюда и попасть в лагерь. Там все же была не такая яма, как здесь.

Когда мы обратились к караульному офицеру с соответствующей просьбой, тот пожал плечами и заявил, что он имеет право отправить в лагерь исключительно больных, неспособных к работе. Значит, до поры до времени приходилось оставаться в Валлензене.

Один за другим мобилизовались рабочие-немцы, с которыми за лето наладились у нас отношения. Оставались еще только мастера и «незаменимые» рабочие, вернее сказать – те, которые любили подлизываться к управляющему и мастерам.

Более неспокойный элемент отправили уже раньше. Не даром рабочие так боялись администрации.

Теперь приходилось работать только со стариками, которые, кроме желания мира, ничего не знали и не хотели знать. С мастерами у нас не было ничего общего. Таким образом, мы фактически были изолированы и от немцев.

Не проходило и дня, чтобы нам эти же старички не рассказывали, что опять убит или ранен у того-то сын, браг, племянник, такой-то бывший рабочий брикетной фабрики убит и т. п. Настроение у немцев осенью 1915 года уже было подавленное.

С каждым месяцем ухудшалось и положение рабочих. На завтраках уже редко когда можно было видеть куеок колбасы, она стала роскошью и исчезла. Хлеб мазали тоненьким слоем свиного сала. Во время завтраков только и было разговоров, что о ценах на продукты первой необходимости. Те же старики и мастера ругали во-всю «бауэров» (крестьян) и подпускали иногда шпильки по адресу капиталистов, которые затеяли войну. О великодержавной Германии в ближайших к нам кругах уже не говорили. Наоборот, иногда, в задушевной беседе с глазу на глаз, можно было услышать уже и пораженческие нотки. И это было осенью 1915 года.