Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925): 1914-1918 г.г.

В русской части лагеря преобладали унтер-офицеры, фельдфебеля и подпрапорщики. Из рядовых в лагере могли удержаться только больные и переводчики. Все же здоровые рядовые солдаты после прибытия в лагерь на второй-третйй день отправлялись в рабочие команды.

В лагере имелось что-то наподобие организации отделения Красного Креста, во главе которого стояли вольноопределяющиеся. Русской части лагеря тон задавал молодой вольноопределяющийся граф Головкин (в 1916 г, был переведен в офицерский лагерь).

В общем лагерем управляла черносотенная публика. Солдатской знати не могла нравиться горсточка книг революционного содержания, хотя и в кавычках. Кроме того, вся эта черносотенная братия считала лишним иметь для солдат библиотеку, да еще из книг заграничного издания. Поэтому не было ничего удивительного, что библиотеку не взлюбили о самого начала, не интересовались ею и даже не выдвинули библиотекаря русского. Всем прибывающим в лагерь (прибывающие проходили через канцелярии, которые возглавлялись исключительно черносотенцами) передавалось, что русская библиотека – «орудие немцев» и т. п.

Однако, несмотря на эту агитацию, пленные очень интересовались русскими книжками и разбирали их нарасхват. В библиотеке на полке не задерживалась ни одна книжка.

В лагере был уже и свой театр. Каждая национальность (за исключением итальянцев и сербов, их было мало в нашем лагере) имела свою театральную труппу. Труппы по очереди давали свои представления. Здесь чередовались концертные номера с цирковыми выступлениями, вслед за пьесой следовал балет. Театр своей целью имел исключительно одно развлечение.

У русских своей отдельной театральной труппы небыло, по зато был хор, который об’единя л то и другое. Участники русского хора занимали отдельный барак и были освобождены от всякой лагерной работы. Русский хор давал концерты, устраивал вечера малороссийской песни, которые всегда привлекали много народу.

В лагере был симфонический оркестр, состоящий приблизительно из 100 инструментов. Оркестр давал великолепные концерты, которые привлекали и постороннюю городскую публику. На генеральные репетиции всегда являлся сам комендант лагеря, – страстный любитель музыки (только благодаря этому обстоятельству и был создан оркестр) со своими городскими знакомыми.

В лагере были организованы и спортивные кружки. Для игры в футбол и в лаунтеннис были отведены особые площадки.

Библиотекам приходилось ютиться в маленькой комнатке, но для церквей – православной, католической, пуританской, бангистской отводились хорошо отделанные бараки.

При черносотенном большинстве русской части лагеря, главным образом, ее руководящей верхушки, православная церковь, во главе с оплачиваемым комендатурой священником, пользовалась наибольшим авторитетом и была одной из тех темных сил, которые угнетали все живое в лагере.

Казалось бы, что при всех этих условиях можно было все же работать. Но так только казалось. В действительности же работать было очень трудно, начатое часто срывалось и по «об’ективным» условиям не доводилось до конца.

В лагере преобладала солдатская знать – унтера, фельдфебеля и вольноопределяющиеся (в 191 &?—16 гг, их на работы не посылали). Из Солдат в лагере были исключительно больные, состав которых вечно менялся, т.е. если не умирали, то полубольными снова отправлялись на работы. С кем тут было работать? Первые были заядлые черносотенцы, вторые абсолютно ничем не интересовались. Только этим я можно было об’яснить, что во всем лагере для русской библиотеки не нашлось и библиотекаря.

Если в лагере и были революционные элементы, то вс© они были разрознены и парализованы деятельностью черносотенного блока. Надо было их собрать, об’единить, что требовало долгой кропотливой работы, тем более, что отправкой на работы ведали черносотенцы; с рабочими командами никакой связи не имели, а возражающих великодержавному шовинизму просто не терпели и отправляли немедленно на работу.

Кроме того, крайне жестокое обращение немцев с русскими пленными на работах разжигало патриотические чувства, рождало чувство мести, и у черносотенного блока, у защитников отечества, всегда было в первые годы плена больше приверженцев. Многие просто побаивались открыто выступать, так как опасались попасть, в списки революционеров, читающих революционные брошюры и т. и. Подобные списки с величайшим усердием составлялись нашими черносотенцами, и многие не без основания нобливались попасть в «черные списки».

Все это ставило немало препятствий нашей работе, а часто сводило ее просто на-нет,

В лагере среди больных встретили немало старых знакомых. Со многими из них в 1914—1915 гг. были в одном батальоне, знали их, как своих близких товарищей, рассказам которых можно было вполне довериться. И они поведали нам самые страшные вещи.

Самыми тяжелыми работами в лагере считались работы но осушке болот. В Винтермор, Ухтенмор весной 1915 года погнали больше всего народу. Большинство больных было как-раз оттуда.

Работа на болотах началась еще ранней весной. Работать приходилось по колено в холодной воде. В бараках негде было сушить мокрую одежду. Кормили плохо. Работы были казенные. Платили по 10 пфеннигов за 10-чаеовой рабочий день. Однако, и на эти деньги можно было купить только табак и папиросы, так как в лавочке ничего другого не имелось. Обращение было самое скверное: били палками и плетками во-всю. Времена Тимме в лагере вспоминали ;сак самые хорошие дни в плену.

Не лучше дело обстояло и в других Местах но осушке болот. Из всех этих мест приезжали иссохшие движущиеся скелеты, которые ни о чем другом не хотели говорить, как только о хлебе.

Многие из находившихся в лагере больных успели побывать и в каменноугольных и соляных шахтах. Отовсюду ?раздавались вопли. Повсюду с пленными обращались, как со скотом. И того хуже! Скотину ? убьешь,—другую так скоро не получишь, а пленного всегда можно было получить из лагеря.

Провинившихся привязывали к столбам, сажали в карцер, нарочно кормили одной селедкой, а после этого не давали пить; клали в гробы и прикрывали крышкой, оставляя при этом небольшую щелочку для воздуха: лежащий в гробу не мог задохнуться, но ему чрезвычайно трудно было дышать. Словом, управляющие заводами, шахтами изощрялись в выдумывании все новых и новых форм наказаний, и их культурные головы в этом немало преуспевали. Здесь уже не говорил голос патриота 1914 года, когда он бросал в пленного камень или тухлое яйцо. Нет. Время пьяного патриотизма миновало. Это говорил голос эксплоататора, желающего высосать из каждого пленного все соки для обогащения себя за счет даровой рабочей силы.