Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925): 1914-1918 г.г.

Как всякий патриот, Тимме выше всего ценил нравственные устои. Когда в 7-м батальоне после медицинского осмотра оказался один сифилитик, он его собственноручно, в назидание всем пленным, выпорол н где еще – на крыльце, на видном месте, во время проверки, об’ясняя при этом: такой-то получил столькогто палок за то, что имел незаконные связи с женщинами. Немецкий патриот вообразил из себя великого гения, который плеткой может вышибить социальную болезнь.

Тимме, как хороший патриот, впоследствии уже, в конце 1915 года, в батальоне организовал из пленных сапожную мастерскую, которая работала исключительно на его семью и ее знакомых.

Творимым Тимме безобразиям не было конца. Каждый день приносил какие-нибудь новые его выходки. Так в конце января 1915 года он стал практиковать следующий метод наказания: когда в каком-нибудь бараке он находил кое-какие беспорядки, – а при его придирчивости это нетрудно было сделать, – выгонялась на улицу вся группа, выстраивалась в наиболее грязном месте, и в течение получаса и более раздавалась команда: «Ложись, вставай, ложись, вставай!». Несчастные пленные должны были падать лицом в грязь, вставать и снова падатв. Это зрелище возмущала всякого до глубины души. Уставшие, мокрые, грязные – мученики этого дикого человека возвращались в бараки., а бараки почти не отапливались.

Седьмой батальон состоял преимущественно из русских. Когда Тимме прославился своей жестокостью, в его батальон стали переводить и пленных других национальностей. В начале января 1915 года в 7-й батальон перевели 30 (в чем:-то провинившихся) англичан, которых Тимме подверг особому режиму и замучил прямо-таки до полусмерти.

Однажды мы были свидетелями такого случая. Дело уже было к весне 1915 года. Рано утром в батальоне вдруг послышался собачий лай. Все гак и взглянули вопросительно друг на друга. Неужели Тимме в лагерь привел собаку и опять замышляет какую-нибудь новую пытку? Побежали к окнам. И действительно, на улице стоял Тимме и держал за цепь собаку, которая с лаем набрасывалась на одетого в лохмотья пленного. Пленный должен был дразнить собаку, собака нападала на пего, рвала лохмотья пленного и бешено выла. Это зрелище повторялось каждое утро.

Вначале думали, что про эту проделку Тимме не знает комендант лагеря, но скоро оказалось, что мы ошибались. На подобные зрелища стали являться старший врач лагерной больницы и друзья Тимме из города. Значит, об этом знал-таки опять весь город я все высшие военные власти.

Зима приближалась к концу.

Мы уже привыкли к лагерной жизни. Нас больше не возмущали выходки Тимме, жизнь вошла в колею. Пленные стали меньше поговаривать о мире, многие стали совершенно апатичными ко всему. Сидели целыми часами на солнышке и не так быстро -убегали, когда Тимме вздумалось проучить их своей нагайкой.

Голод все усиливался. Хлеба выдавали по-старому 1/8 фунта, но обеденный суп постепенно становился все жиже и жиже. Смертность возрастала. С верхней части площади, которую занимал лагерь, видно было, как ежедневно из больницы отвозят куда-то в лес гробы. Передавали, что за лесом отведена площадь для кладбища, военнопленных.

Некоторые уже стали получать из России письма. Начали возобновляться связи. Но ни о какой политической работе среди пленных, кроме собеседования е отдельными лидами, не могло быть и речи. Однако, все же в нашей работе были и некоторые результаты. Престиж российского самодержавия был подорван. Царизм защищали разве только фельдфебеля, подпрапорщики и некоторые из унтер-офицеров.

«Информационное бюро» слухов продолжало работать до-старому. Каждый день приносил новости, которые с молниеносной быстротой распространялись по всему лагерю. Газет попрежнему не получали. Жили как в мешке, но это уже не так чувствовалось.

А яркое весеннее солнце стало пригревать все больше и больше.

С приближением весны начали чаще поговаривать о предстоящей отправке на работы. В батальонной канцелярии собирали сведения о профессиях.

Это принесло новое оживление. Некоторые мечтали о побеге, многие надеялись на лучшую пищу.

В лагерь стали являться корреспонденты газет, представители дипломатических миссий, представители Красного Креста. Об этих посещениях знали всегда накануне, мыли полы, окна, выдавались новые колодки. И, конечно, все посетившие находили лагерь в порядке, и с виду действительно лагерь был культурным учреждением. Ни о каких жалобах не могло быть и речи.

В средних числах марта отправляли на работу первую партию. Потом вторую, третью. Куда, на какую работу отправляли эти три партии, – никто не знал. Место назначения для отправляющихся держалось в величайшем секрете. Только после разузнали, что эти три партии были отправлены на осушку болот Ганноверской провинции. Таким образом, запись на разные виды работы была комедией.

Скоро настала и наша очередь. Наша группа оказалась в списке одной из последних, и мы не попали на осушку болот.

Опять растворились тяжелые ворота, и в сопровождении конвойных мы пошли той же улицей, по которой в ноябре истекшего года проходили от вокзала в лагерь.

Приятно пригревало весеннее солнце. Звонко по всему полю раздавалось пение жаворонков. Хорошо было шагать по мостовой, нами же вымощенной.

На вокзале толпилось много народу. Провожали зшелон молодых солдат на фронт. Женщины плакали. Отправляющиеся были разукрашены цветами, держали себя гордо, как говорится, без слезинки, но при виде нас уже не махали кулаками и не издавали диких возгласов. Видно, пленные уже как бы вошли в общую семью и стали не врагами, как это было в ноябре.

Играла музыка, пели патриотические песни. Наконец, эшелон двинулся. Скоро подошел и наш поезд. Конвойные посадили нас в отдельное купе. Поезд помчал нас к новым местам.

На полях только кое-где пробивалась зеленая травка, деревья были еще совершенно голые. Через открытое окно волнами в вагон проникал свежий воздух.

Конвоиры оказались хорошими людьми. Рассказали нам, что везут нас на брикетную фабрику. Заговорили о войне, о новостях на фронте, спросилн,—скоро ли мир. Конвоиры уже далеко не были такими патриотами, каких мы привыкли видеть вообще. При разговоре о мире они только вздохнули и ответили, что, по всей вероятности, не так скоро.

После нескольких остановок мы слезли и пошли по направлению к фабрике Гумбольта в Валлензене.

На фабрике был как-раз обеденный перерыв. В бараке нашли мы уже ранее высланных из нашего лагеря пленных.

‘) Фабрика, где размалывается и прессуется уголь.