Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925): 1914-1918 г.г.

Во главе лагеря стоял немецкий генерал, который., в свою очередь, имел помощника – коменданта. Проживающие в лагере пленные разбивались на батальоны; во главе батальона стоял немецкий фельдфебель, иногда и унтер-офицер; при батальонном командире все время находился фельдфебель из военнопленных, который осуществлял как бы военную власть данной национальности; батальона; батальоны распадались на группы – в 60 человек каждая; во главе групп стояли немцами же назначенные унтер-офицеры.

Каждый барак вмещал 120 человек, т.е. две группы, и был разделен на две части. Каждый пленный имел свое «отделение» для спанья, или гроб, как говорили военнопленные; гробы были расположены и на полу, и по середине в виде лежанок в два этажа. В каждой половине у входа в барак были небольшой коридор и небольшая комната для старшего группы и трех унтер-офицеров. Словом, все было приноровлено к чину и званию.

Лагерь находился недалеко от города Гамельна на Везере к был расположен на отлогом склоне холма. С верхней части склона, где как-раз были расположены наши землянки, открывался чудный вид на реку Везер, город Гамельн, окруженный со всех сторон холмами, покрытыми буковыми лесами.

За все время пребывания в карантине нас не заставляли подчиняться определенной дисциплине. Мы жили своей собственной жизнью; если бы не болезни, то можно было бы еще кое-как и жить. В гигиеническом же отношении, конечно, было во много раз хуже, чем в лагере. Особенно сильно это чувствовалось, когда стали итги дожди, и глиняная почва расползалась под ногами и на улице, и в землянках. Все мечтали об одном, – чтобы поскорее попасть в бараки.

Обстоятельства нам помогли поскорее выбраться из землянок. Ожидалась новая партия пленных, для них нужны быЛи землянки, и через неделю нае перевели в бараки.

До перевода в бараки мы мало знали о том, что творится на белом свете. К нам никого из старых пленных не подпускали, мы никого не видали, кроме немецких часовых, которые были с нами немы, как камни.

Лагерь с бараками представлял из себя городок военнопленных. Разбитый на правильные участки, с правильными улицами, он напоминал настоящий город. Лагерь вмещал около ю.ооо человек.

В лагере быласвоя лавочка, где продавали различного рода мелочь. Осенью 1914 года продавали и хлеб, колбасу, пирожки.

В лагере помещались пленные всех «союзнических» национальностей, начиная с благородных англичан, кончая чернокожими африканскими неграми. По существу, население лагеря представляло из себя интернациональный букет, и немцы, действительно, могли хвастаться, да и хвастались, что воюют со всеми народами мира.

По воскресным дням, по крайней мере, осенью 1914 года лагерь был притягательным пунктом для жителей города и окружающих деревень. С самого утра около изгороди толпились любопытные обыватели, желающие поглядеть на разноцветную массу пленных.

Здесь были гордые англичане в коричневом мундире, смотрящие на всех свысока.

За ними следовали веселые везде и повсюду жизнерадостные французы о красными шароварами и красными маленькими кепками.

За французами – флегматичные бельгийцы.

Наконец, их всех венчали мы, русские, —азиаты, как нас величали немцы, «друзья» французы и вообще все европейцы.

В лагере было свое информационное бюро. Понятно, что оно не имело определенного места, во главе его не стояли определенные лица, оно находилось повсюду, ловило налету разговоры отдельных немецких солдат, добавляло свое, иногда очень просто—сочиняло что-нибудь фантастическое, и «новости» шли гулять по городу военнопленных.

В 1914 году в лагере газеты читать и получать не разрешалось. Приходилось жить одними слухами. Новости, возникшие во французских бараках, моментально передавались в русские бараки и наоборот.

Хотя среди пленных, как с той, так и с другой стороны, было немного знающих иностранные языки, но незнание языков нисколько не мешало сношениям друг с другом. Выработался какой-то своеобразный «интернациональный» язык. Любой русский военнопленный мог столковаться обо всем со всеми военнопленными других национальностей. Если кто-либо обладал несколькими десятками слов немецкого и французского языка, он уже являлся человеком грамотным. Таких было сравнительно много.

Вначале немцы пытались-было воспретить всякое сношение пленных между собой. Но из этой попытки ничего не вышло. Пленные встречались на улицах, заходили в бараки, обменивались между собой предметами первой необходимости. Начальство было бессильно что-либо сделать, оно было не в силах запереть пленных в четырех стенах. Немцы должны были, наконец, примириться о этим явлением.

Местом «интернациональной» встречи являлись- отхожие места, расположенные по обе стороны лагерных бараков. С утра до вечера около этих мест толпились пленные, между ними шел самый оживленный обмен, продажа; там же узнавались новости и распространялись слухи. Здесь продавали хлеб, обменивали его на папиросы, на табак, продавали сапоги, часы, кольца. Словом, на этой толкучке можно было купить и продать все, начиная с золотых часов и кончая лохмотьями тряпья. Единицей ценности являлась порция хлеба. В первые же недели нашего прибытия немцы прекратили доставку в лагерь хлеба для продажи, и поэтому ясно, что для определения всякой ценности служил кусок хлеба – Vg фунта – норма ежедневной выдачи. За хлеб можно было купить все.

В этой «международной» торговле весьма выдающуюся роль, конечно, играли сами немцы. Рабочие, которые проводили или исправляли электрическое освещение, налаживали канализацию, наконец, часовые – все приносили в лагерь папиросы, табак, соль, бумагу и обменивали на более ценные предметы. Таким же порядком в лагерь иногда поступали и газеты, хотя в этом отношении немцы были твердокаменными.

Газеты в первые месяцы получали случайно; в этом отношении нам помогала и немецкая аккуратность: немецкие солдаты, рабочие в 8 часов утра всегда едят «фриштик» (завтрак), – это кусок хлеба с колбасой, салом, сыром; «фриштик» завертывается всегда в номер вчерашней газеты;

понятно, что после завтрака газета бросается; обыкновенно лоскутки газет собирались и приносились нашим переводникам. Так узнавались более или менее официальные данные о ходе событий.

Новоети в лагерь передавались и немцами. Но так как все они тогда находились в патриотическом опьянении (охрана была, главным образом, из зажиточных слоев населения), а с подлинными .рабочими массами мы не сталкивались, эти новости были весьма односторонние, и им в лагере большого значения не придавали. Совсем другое, если в лагерь каким-нибудь путем (вначале это случалось очень редко) попадали французские, английские или же русские газеты. Известия из этих источников всегда принимались за чистую монету, и тот, кто оспаривал эти известия, слыл пособником немцев.