Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925): 1914-1918 г.г.

Но самое страшное началось потом. Так как двери были заперты на ключ и на двор никого не пускали, то само собой понятно, что в костеле начали и испражняться. Ненормальная жизнь и питание на фронте отразились на состоянии здоровья и у многих началось расстройство желудка-Пошел смрад. Это вызывало протесты и ругань здоровых… Чем меньше оставалось до рассвета, тем невыносимее делался воздух.

Слегка дрожа, горели восковые свечи. Невольно представлялась торжественность, с какой ксендзы в этом же костеле совершали богослужения. Хотелось бы здесь иметь ?одного из них, чтобы он в эту ночь в этом аде кромешной рассказал сказку о жизненной правде божественного умения, на котором зиждется господство буржуазии. Не могло быть сомнений, что здесь, в костеле, в эту ночь его послали бы ко всем чертям даже и те фанатики-верующие, которые еще недавно так ревностно защищали неприкосновенность престола.

С какой величайшей радостью мы приветствовали первые проблески позднего осеннего рассвета в полутемных овальных окнах костела. Утренний рассвет как бы даровал вам жизнь, возвращал прежние силы.

Было уже совсем светло, когда открылись двери костела, и нас стали выпускать на улицу. Хотелось падать на землю, целовать ее,—так бесконечно близка была она и свежий воздух, ее окружающий.

Нас выстроили по четыре человека в ряд и, окруженные густой стеной конвойных, мы пошли по улицам сонного польского городка вперед к неведомым испытаниям. Но о будущем никто и не думал. Все были счастливы, что могут свободно двигаться и впитывать в себя свежий воздух.

Утренний ветерок приятно щекотал уставшее лицо. Было прохладно, в особенности нам, которые шли без шинелей.

Землю покрывала тонкая белая пелена снега. Небо было-ясное. День обещал быть хорошим, восток горел лунами утреннего солнца. Где-то бухала тяжелая артиллерия. Все казалось каким-то далеким. Скитания последней донн, бессмысленная атака, ночь в костеле заглушили всякий интерес к окружающему.

Лучи утреннего солнца уже падали на шоссе, когда мы очутились за городом. Пришли как-то в себя. Захотелось опять есть.

С утра шли ускоренным шагом. По обеим сторонам дороги довольно часто попадались полуразрушенные и сожженные хаты. Редко можно было видеть в деревнях людей, разве стариков и старух, которые в большинстве случаев, исчезали при нашем приближении.

Пытались заводить разговоры с конвойными. Из нас почти никто не владел, как следует, немецким языком. Обгонялись, как могли. Но конвойные отвечали нехотя. На вопрос, когда нас будут кормить, отвечали, что в Германии мы заживем хорошо.

Стали .уставать. На лужайке, посреди которой был пруд, нам разрешили присесть. Все, как один, сейчас же бросились к пруду пить.

Один из наших товарищей, агроном по нрофессии, все советовал нам нить воду, так как вода, говорит, является хорошим дезинфицирующим средством. И действительно, воду, мы пили усиленно во время всей дороги. Конечно, не потому, что вода является дезинфицирующим средством, а просто потому, что от питья меньше мучил голод.

После привала пошли дальше. К обеду нас поразило-несколько странное обстоятельство. Оказалось, что мы находились в каком-то кольце: кругом нас шла артиллерийская канонада; было видно, как на окружающих холмах разрываются снаряды; по временам можно было слышать даже пулеметную трескотню. Конвоиры были в возбужденном состоянии. Было ясно, что мы находимся в кольце.

Уже не пошли по шоссе, а свернули в сторону и стали пробираться нроселочными дорогами. Казалось, дело было неладное. Нас могли еще и отбить.

День выпал на-редкоеть ясный. Было видно далеко кругом. Вдали виднелись холмы, ходили по перелескам, равнинам и долам. Повсюду следы боев. Редко встречалось поле, на котором крестообразно перевязанные два прута на могиле с фуражкой или немецкой каской не свидетельствовали бы о похороненном солдате; а иногда можно было наблюдать десятки таких креетов, встречались и братские могилы.

Солнце уже стало близиться к закату, а нас гнаЛи и гнали. Огненное кольцо то суживалось, то расширялось, в связи с этим то приближались, то уходили вдаль оружейная стрельба и пулеметная трескотня.

Было уже темно, но нас продолжали гнать, изменяя направление то в одну, то в другую сторону.

Хотелось лечь на холодную землю и заснуть хоть на минуту.

Становилось темней и темней.

Огненное кольцо, которое днем можно было определить ружейной пальбой и пулеметной трескотней, с наступлением ночи превратилось в кольцо пожарищ. Казалось, что мы бродим по середине самого кольца и вот-вот вырвемся из него.

Кругом тянулись поля, долины. Недалеко от нас в темноте вырастал лес; когда проходили через какое-нибудь имение, то по обеим сторонам дороги красовались высокие я стройные тополи; в ночной темноте они казались настоящими гигантами. А кругом все пылало зарево, которое облегало горизонт со всех сторон.

Наши конвоиры как-то сбились с проселочной дороги,— а может-быть, гам и дороги не было, – шли перепаханным полем. Шля и громко разговаривали. Еще с наступлением сумерек откуда-то пошли слухи, что в окружающем пас огненном кольце скитается отряд казаков, который хочет, якобы, нас освободить. Версия про освобождение, конечно,

была плодом фантазии, так как по ту сторону вряд ли знали о наших скитаниях, но отряд казаков все же мог проникнуть, и нашим конвоирам было чего бояться. Пожалуй, этим и обгонялось, что мы свернули с шоссе и пошли проселочными дорогами.

Огненное кольцо, слухи про отряд казаков, таинственная дорога, волнение конвоиров, – все это, в свою очередь, действовало на нас, и мы находились в возбужденном состоянии. Повсюду шли разговоры, а так как нас было несколько тысяч человек, то мы передвигались вперед с шумом, если не с гамом, и нас было слышно далеко кругом.

В такой обстановке среди ночной тишины вдруг раздался залп, над нами, мимо нас засвистали пули, раздались крики раненых. Многие орали: «Наши, наши!»; немцы опять кричали по-своему. Пленные стали разбегаться, кто-куда; по нас открыли стрельбу еще усиленней; чтобы не быть убитым, пришлось лечь на землю. Стрельба все продолжалась…

В голове мелькнули мысли: в нас стреляли казаки, приняв нас за немецкий отряд; однако, мог стрелять и немецкий дозор, принявший нас за казаков, так как мы разговаривали громко и по-русски. Наконец, подумали самое страшное: окруженные огненным кольцом, конвоиры хотели просто с нами покончить. Последнее было невозможно, но в то время нравы были таковы, что можно было ожидать и этого.

Наконец, стрельба стихла. Перестали раздаваться и крики: «Свои, свои —не стреляйте!». Только со всех сторон были слышны вопли раненых.